Почта святого Валентина

— Знаешь, что смешно? — Она внезапно и, похоже, незаметно для себя, перешла на «ты». — Ты сейчас целый час нападал на музыку, какое это зелье да какая неправда. Селин Дион — вообще скотина.

— Не говорил я этого.

— А между прочим, ты позвал меня, чтобы выбрать музыку для своих друзей. Как это понимать прикажешь?

Он посмотрел на девушку с упреком и одновременно с благодарностью: она поняла его лучше, чем он теперь сам себя понимал.

— У них все будет по-другому. В их музыке сохранится то, что есть на самом деле. Настоящее счастье. Им — можно.

По мосту они перебрались на другой берег. Каждый Варин шаг казался выверенным па то ли из танца, то ли из церемонии коронации. Узкие маленькие ступни в лодочках каждый раз шелково наступали на сердце Стемнина. Выговорив-выкричав давнюю горечь, он почувствовал себя выздоровевшим — стало легко, как после исчерпывающего плача.

Дорожка вела сквозь высокие шатры леса, прерывистый свет с трудом достигал отдельных листьев, оживляя их горящими зелеными лоскутками. Стемнин задавал вопрос за вопросом, Варя отвечала едва ли на половину из них. При этом чувствовалось, что ей хочется говорить и вопросы ее волнуют. Уклоняясь от ответа, она грациозно нагибалась к земле и прикасалась к какой-нибудь травинке или цветку. «Это смолевка, видишь, какие фонарики, как будто из рисовой бумаги». Ее знакомство с миром растений внушало еще большую нежность — словно она была с природой в большем родстве, чем другие люди.

— Как это получается, что москвичка и консерваторка так хорошо разбирается в травах?

— В пятом-шестом классе я мечтала стать селекционером. Выводить новые сорта цветов. Ну и бабушка… Бабушка у нас профессор по всякой зеленушке.

— Почему же пошла в скрипачки?

— Почему? Все тебе расскажи. Вот ты сам ответь: когда наш квартет должен вступать? Перед началом, в ЗАГСе, в ресторане?

Стемнин растерялся. Выходит, он совершенно не подготовился к разговору, по крайней мере, к официальной его части. Начал что-то мямлить про несколько вариантов на разные случаи.

— Эх ты, продюсер! — Она насмешливо взглянула на него. — Все с тобой ясно.

— Да и с тобой непасмурно. А кстати, что тебе ясно?

Она дотронулась до своих светлых волос, а потом провела пальцами по листьям какого-то облезлого высокого цветка. На верхушке оставался один-единственный помятый колокольчик цвета школьных чернил с густо-оранжевыми, горящими тычинками.

— Смотри, синюшка. Синюха голубая. Сентябрь, а она еще цветет. О чем только думает! Вон уже коробочек сколько, а она опять начинает заново.

— Такая, значит, у них программа. Предусмотрено оставаться молодой в любом возрасте.

— А еще первоцветы, которые из-под снега цветут. Как не боятся? Ведь и заморозки еще будут, и земля не прогрелась.

— Ну… Они как вы. Девчонки тоже вечно спешат в легкую одежду нарядиться, только пригреет. Точнее, только поманит теплом.

— Не все. Умные не спешат.

— Ты, наверное, очень умная.

— Нет, я — как подснежник… Бабушка, баба Лиза, мамина мама, говорит, что цветы и птицы попадут в царствие небесное не меняясь. Понимаешь? Они уже такие здесь, какими будут в раю. А люди изменятся все, даже те, кто попадет на небо.

— Кроме тех, кто вроде подснежников? — Стемнин решился поднять на нее глаза. Теперь, когда она впервые так разговорилась, он боялся ее спугнуть.

— А я вот тоже развожусь. Дурной пример заразителен.

Оторопев, он не мог вымолвить ни слова.

— Вообще-то, может, и не разведусь, пока не знаю. Все-таки у ребенка должен быть отец. Как ты считаешь?

Она продолжала наносить все те же шаги-стежки, но Стемнин почувствовал, что гордого холода, отделявшего от него чересчур красивую женщину, больше нет. Точно вместо тронной залы вдруг оказалась самая обычная комната в многоквартирном доме — с польской стенкой, искусственным ковром и настольными часами «Янтарь». Варя сообщила о возможном разводе, как бы определяя те трудности, с которыми предстоит столкнуться, если он захочет приблизиться к ней.

Вместе со слабым электрическим разрядом тревоги он почувствовал, что находится в полушаге от счастья. Непонятным оставалось только одно: стало ли счастье ближе?

15

«Слишком спокойный день. Вот как знала, что придется расплачиваться, весь день подозревала». Уже войдя в метро и проехав в обнимку с толпой шесть станций, Ксения Двигун, помощник и секретарь-референт Валентина Веденцова, обнаружила, что ее «Сони-Эрикссон» исчез. Скорее всего, она забыла его на работе. На столе в приемной, на подоконнике или на темечке кулера. А вдруг не забыла? А если ее маленького украли?

Как миллионы людей, застрявших между инертным атеизмом и необдуманным язычеством, Ксения верила в то, что счастье требует бесчисленных жертв. Сломался каблук — с судьбы причитается. Сбежал кофе, автомат зажевал купюру, потерялась нужная бумажка — все мелкие неурядицы были векселями удачи. Казалось бы, великолепный подход: принимать дурное за обещание и предвестие хорошего. Однако у милого суеверия была и другая сторона: Ксения боялась благополучия, счастливых совпадений, выигрышей, даже неожиданных удовольствий. Ведь за ними непременно следовала расплата.

Шатались от ветра тени, воронье гнездо — черная дыра на мертвом дереве, рваная брешь в ночную бездну. Всю обратную дорогу она молила неведомое божество по имени «Хоть бы» вернуть ей телефончик, подарок Вадима, в котором накопилось уже штук двадцать прикольных эсэмэсок. Вот Женька, думала она, сегодня плакалась, что на манжете белой блузки начеркала шариковой ручкой. Ну и хорошо. У нее зато удачный вечер, она ничего не забыла, и не надо возвращаться на «Почту», где, кроме охранника, теперь и нет никого: пустой темный особняк, эхо каблуков, ужас.

Охранника на месте не было. В дежурке по монитору медленно сползали строки, волнами оглаживая серые кадры двора, ворот, коридоров. Пустота и тишина в холле придавали поблескивающему в углу купидону какой-то другой, зловещий смысл.

В полутемном холле Ксения со страхом слушала звук своих шагов, в которых раздавались еще чьи-то, совсем близкие. Оглядывалась — никого. «Почта св. Валентина» была пуста.

Секретарша достала из сумочки ключ от приемной и вдруг увидела, что дверь приоткрыта. Странно, она же сама ее закрывала сорок минут назад. Ксения Двигун застыла перед дверью, пытаясь сообразить, как такое могло получиться, и тут услышала женский голос. Из приемной, точнее, из кабинета шефа. Неужели вернулся и Веденцов? Разумеется, а как еще кто-то мог оказаться в его кабинете? Не Янка же… Холодея, она осторожно открыла дверь и проскользнула в приемную на цыпочках. Золотистый «Сони-Эрикссон» лежал рядом с городским телефоном. «Ох, сейчас зазвонит!» — стараясь не касаться клавиш ногтями, Ксения отключила звук. Вопреки вещему предчувствию телефон не зазвонил, зато она услышала мужской голос и даже не сразу узнала Веденцова. Щель в кабинет светила вполсилы, изредка мигая тенями. Разглядеть находящихся в кабинете Ксения не могла, да и боялась подойти к двери вплотную, но и оторваться от еле слышного разговора была неспособна. С нагревающимся от волнения телефоном она закаменела и обратилась в слух.

— …ах, какой тонкий человек, ах, как всю меня понял! А выходит, понял меня кто-то другой за сто долларов — или за сколько? Он понял, а ты — в койку! Такое вот разделение труда.

— Ну зачем? Не надо так со мной, — трудно было поверить, что шеф способен разговаривать в таком покорном, виноватом гоне. — Ты все упрощаешь. Чувства были мои, просто я не смог бы сам так хорошо их выразить.

— Ну ты бы и выразил как смог!

— Я только хотел, чтобы ты получала от меня все самое лучшее, неужели непонятно?