Почта святого Валентина

— Да? Очень даже понятно. А если бы нашелся любовник получше, профессионал, ты бы тоже его вместо себя нанял? — Незнакомый голос звенел восторгом обиды.

— Если бы это была не ты… Если бы это был кто-то, к кому я относился бы попроще, я бы не разводил тут разговоров…

— Разумеется, кто бы сомневался!

— Но тебе я скажу: ведь вся эта «Почта» — ради… Ради одного человека. Твою ж мать, зачем я это говорю!

«Вот это да! Вот это шеф! Интересно, если сейчас они разбегутся, нас закроют?» — Сердце Ксении колотилось.

— Валя! Ты все-таки не понимаешь. Тебе и в голову не придет, как ты меня оскорбил и унизил. Но когда в другой раз, с другой девушкой… На будущее, словом, попробуй все делать сам. Деньги не все умеют, пойми ты. Кстати, кто этот человек, который писал за тебя? Мне просто интересно.

Щель в двери неожиданно раскалилась досветла: включили люстру? Тряская болотная влага выступила на ладонях секретарши. «Если сейчас он выйдет, то убьет меня в лучшем случае». Ксения поправила прическу.

— Давай, давай. Что бы я ни сделал, все это вот так, через губу. То не так, это не этак. Сказку создал, реальную сказку — и что? — Вот теперь Веденцов был в своем репертуаре: к нему возвращалась привычная ярость.

Тут проклятый мобильный малыш затрясся, зажужжал в ладони, замигал ультрафиолетовым экраном. Беззвучный режим называется! Сброс! Мама родная! Ксения зажмурила глаза и приготовилась к худшему. Но разговор на повышенных тонах продолжался, и секретарша прокралась к выходу, боясь скрипа половицы или дверной петли, нового звонка, случайного щелчка каблука. Выбравшись в коридор, она трясущимися руками стащила туфли и босиком засеменила прочь от страшного места, а ее слух паниковал и метался за спиной в ожидании окрика или погони. Подошвы не чуяли холода и колкой пыли. Она остановилась перед холлом, отдышалась и обулась. Жаль, не разглядела девицу: безумно интересно, какой должна быть женщина, которая смогла приручить такого зверя. Но риск был слишком велик. Наверное, можно подождать на улице, как-нибудь незаметно прогуливаться по противоположной стороне Малого Галерного. Хотя… Отловит камера, потом объясняй, кого ты тут караулила. Она выглянула из-за угла. Охранник был на месте. Как все не вовремя. Она осторожно отступила, закрыла за собой дверь дамской комнаты, достала из сумочки злополучный телефон и набрала номер охраны.

— Але! Дима, это ты? Дим! Так неудобно… Не помню, выключила ли я свой компьютер. Выручай! Можешь прямо сейчас подняться и проверить? Я перезвоню через пять минут. Ну пожалуйста, это важно! Хорошо.

Дождавшись, когда шаги охранника стихнут, Ксения бросилась к входной двери, пробежала через мрачные перешептывания сада и синицей упорхнула в переулки. Темные насупившиеся дома проносились назад, а секретарша думала, кого из подруг можно подпустить к той замочной скважине, через которую хлынула такая огромная и опасная тайна. Выходило, что никого. Она видела себя ловкой, удачливой авантюристкой.

— Ксюша! Да не, все в порядке. Компьютер был выключен. — Голос был слишком велик для ее крошки телефона, а тут охранник и вовсе заорал: — Девушка! Стойте! Вы откуда? А, ну хорошо. Ксюша, прости, тут дела!

Короткие гудки, словно линия отреза, отделили Ксению Двигун от потока необычайных и драматических событий этого вечера. Метро вдохнуло, толпа подхватила ее и внесла на ленту эскалатора, распадавшуюся под ногами на горбатые зубцы.

Глава восьмая ДЕПАРТАМЕНТ ТОРЖЕСТВ ОКТЯБРЬ

1

Один огненный черт в злорадном аду знает, как Вартан Мартиросович Никогосов провел эту ночь. Как он ворочался под мягким абрикосовым одеялом на свежайшей простыне (отчего это женщины устраивают спальни так, словно там вовсе нет мужчин?), как яростно сопел в мирной тишине, рискуя не то что разбудить, а просто сдуть с постели Адель Самвеловну, которая из вежливости лежала недвижно и дышала беззвучно. Когда же удалось уснуть на пару секунд, зачем-то приснилась ему сестра-хозяйка Вера Савельевна Лямина, женщина грузная и положительная, которой ни грузность, ни даже положительность отнюдь не мешали нестись по нескончаемому больничному коридору под мертвенным светом ламп на грохочущей каталке, держа над головой пятиметровый лоскут развевающейся марли, точно «Свобода на баррикадах», сбежавшая с бессмертного полотна живописца-романтика Эжена Делакруа.

Хотя Вартан Мартиросович Никогосов ежедневно вставал до рассвета, на сей раз мысли о предстоящей свадьбе дочери барабанили в голову и колотили в сердце, не умолкая ни на минуту. И было от чего волноваться! Во-первых, — это было неслыханно! — ни он, ни Адель так и не сумели добиться от новобрачных, что будет представлять из себя свадьба. «Папа, доверьтесь нам, это сюрприз, все будет хорошо». Как будто Гагику или бабушке Варсо нужны сюрпризы! Конечно, этот Георгий — актер, чудак, вольная пташка («с большим клювом», — прибавил кто-то в голове Вартана Мартиросовича), но Ануш… Чуткая, разумная, добрая девочка… Извольте видеть — влияние мужчины. И это пока всего лишь свадьба. Вот они, творческие профессии, прошу любить и жаловать. Это же как художник или поэт — вместо профессии баловство, вместо принципов капризы («и дырки на штанах», — вставил все тот же неведомый внутренний голос, хотя сам Вартан Мартиросович прекрасно знал, что Георгий снимается сразу в двух сериалах, играет в антрепризах, озвучивает мультфильмы и зарабатывает не меньше знаменитого уролога).

«Дружелюбней бы надо, а? Все-таки он наш будущий зять, член семьи, чтоб ему здоровеньким быть», — думал Никогосов-отец, с ненавистью комкая перегревшуюся от его щеки подушку. Не зная о свадьбе ничего, кроме названия загадочной фирмы, которая готовит сюрприз, и ресторана, как можно собирать гостей, да? Ну родственники — ладно, этим деваться некуда, хотя все равно перед людьми неудобно. А пригласишь директора головного института, и начнется — петарды какие-нибудь или нелегалка из торта… Не пригласишь — обида. Кто так делает! Как тут быть? «Вера Савельевна — корова!» — сообщил внутренний голос, и Вартан Мартиросович понял, что больше лежать не в силах. Он пробрался в темный кабинет, зажег настольную лампу и долго сидел в кресле, шурша газетными страницами, в которых не разбирал ни слова.

Через час из спальни неслышно вышла Адель Самвеловна, и уже от одного теплого шума воды в ванной доктору полегчало.

— Ну что, папа, справимся? — спросила жена за завтраком, глядя на Вартана Мартиросовича, чьи брови были растерзаны бурей бессонной ночи. — Может, сегодня без кофе?

— Без кофе врагу не пожелаю такую свадьбу, — ответил тот.

— Знаешь, Вартан, почему мы с тобой так нервничаем? Не потому, что ничего не знаем про свадьбу. И не потому даже, что ты сомневаешься в этом мальчике.

— Почему же, просвети.

— Потому что мы оба хотели бы сделать для них больше. Нам в любом случае будет казаться, что мы сделали слишком мало.

Она налила себе чаю, улыбаясь, — пережидала слезы.

— Но на самом деле мы делаем все, как нужно. Не беспокойся за это. Они уже взрослые, никто никого не подведет. В конце концов, это их свадьба, правда?

— Ты понимаешь, зачем мы едем в Снегирева? — спросил муж.

— За девочкой. Ты сливок хотя бы добавил. Я погладила тебе рубашку и синий костюм. Наденешь?

— Все равно. Возьми деньги на всякий случай. Мало ли, какую чушь они там понапридумывали…

В прихожей зазвонил телефон, незнакомый голос сообщил, что машина выехала. Завтрак закончился.

Рубашка пахла теплом утюга, а костюм был еще строже, чем сам доктор. Вартан Мартиросович и сам часто замечал, что южане в Москве заботятся о том, чтобы выходить на люди в хорошем костюме и пристойной обуви. Может, кто-то перебарщивает по части полосок, блеска и остроносости, но за этим всегда стоит стремление выглядеть как подобает. Конечно, и среди южан встречаются любители треников и дешевых свитеров, но в целом северяне одеваются гораздо небрежней. Джинсы, какие-то тапки — не поймешь, на работу человек пришел или собрался на дачу. Повязывая перед зеркалом галстук с металлическим отливом, застегивая пиджак (точно заковывая себя в доспехи важности и приличия), Вартан Мартиросович в который раз задавал себе вопрос, почему это так. Потому ли, что в армянской культуре крепче традиция прилюдной подтянутости, достоинства или даже у армян-москвичей в третьем поколении все-таки цепкой занозой сидит чувство, что они не дома?