Почта святого Валентина

— Слушай, ты, Казанова! Я из-за тебя не поужинал! Понял, что значит крепкая мужская дружба? Кстати, у тебя еда какая-нибудь имеется?

— Позвони еще!

— Накорми, потом позвоню. Обещаю тщательно пережевывать пищу. Тьфу, то есть наоборот!

Когда Звонарев подчищал вторую тарелку пшенной каши, приготовленной сбежавшей Викой, закусывая копченым сыром, раздался звонок: приехал Георгий. Брови стрелкой указывали в небо, он сжимал пальцами виски и умолял Стемнина выговориться.

— Тогда этот пусть уйдет в комнату, — потребовал Стемнин, показывая на Пашу.

— Никуда я не пойду. Со спасателями так не обращаются.

— Если услышу хоть одну дурацкую реплику… Хоть раз перебьешь или засмеешься — рассказ окончен. Понял?

— Понял. Дай только просмеюсь перед началом. Все, молчу. Серьезен, как конная статуя императора.

— Какого еще императора?

— Любого. Какая разница! Ты про коня же не спрашиваешь, мол, что за конь, какой масти, живы ли родители. Все, все, каменею в бронзовом безмолвии.

И Стемнин начал говорить. Сбивчиво, по нескольку раз возвращаясь к уже рассказанному, умолкая и снова разглядывая обломки развалившейся жизни. Он как раз приступил к эпизоду с бассейном, когда в телефоне пискнула эсэмэска. Вика писала, что сегодня не вернется, пусть Илюша ее не ждет, у нее все в порядке. Текст был зачитан вслух.

— Надо же, хоть у кого-то все в порядке, — заметил Хронов.

— Ну и что же! Ну и пусть! Нечего тут иронизировать. Она довольна, значит, я счастлив.

— Оно и видно, товарищ.

— Паша, позвони еще раз, а?

— Почему ты думаешь, что она с Веденцовым? Я как-то этого не вижу.

— Я уверен. Не на сто процентов, но не меньше чем на пятьдесят.

— Пятидесятипроцентная уверенность называется другим словом: сомнение. Или незнание.

— Ты будешь звонить или нет?

— Может, прямо этой твоей, как ее, позвонить?

— Невозможно. Это будет выглядеть жалко.

Веденцов приехал на поезде из девяти долгих гудков. Голос, охрипший от громкой связи, был гулким и бодрым. Пока Паша плел какую-то ересь насчет виртуального Эдема, было слышно, как где-то в доме или во дворе Валентина заливисто лает собака. Стемнин и Хронов переглянулись. Дав отбой, Звонарев осторожно прокомментировал:

— Вишь ты. Сердитенькая.

— Уже гавкаются. С таким отношением долго она там не протянет, — прибавил Хронов.

Выгнать гостей не удалось. Георгий переоделся в хозяйское затрапезье, а богатырь Звонарев, на которого вещи Стемнина не налезали, остался в трусах и футболке. До четырех утра они лечили пострадавшую комнату радостными апельсиновыми обоями. Поначалу хлюпанье кисти, кряхтение и шорох разглаживаемых листов сопровождались рассуждениями о свойствах женщин. Последние полтора часа они работали молча, но озаренная новыми красками комната была заполнена от пола до люстры непроизносимыми проклятиями в адрес сбежавшей Виктории и еле слышными вздохами Стемнина.

14

— Вы можете меня уволить, можете даже приказать кому-нибудь меня убить, сейчас мне, ей-богу, все равно. Но мне нужно получить ответ на один вопрос. Если вы не ответите…

— Какой вопрос? — Веденцов с удовольствием срезал коричневое темечко сигары карманной гильотинкой. — Как вы, интеллигенты, любите каждый свой пустячок обернуть в тонну стружки!

— Что у вас с той девушкой? С той самой, которой я писал за вас письма?

— Почему это вас интересует?

— Вы что, интеллигент? Мне нужен ответ без стружек.

— Илья Константинович. — Веденцов чиркнул длинной спичкой и поднес огонь к табачному свитку. — Пока что я ваш работодатель. Не кажется вам, что далеко заходите?

— Считайте, что я больше на вас не работаю. Если это условие, при котором вы дадите мне прямой, развернутый ответ. Он для меня сейчас важней работы.

— Интересное кино. В принципе я могу вас выставить за дверь без всяких условий, правда же? Но! Вы честный человек, я отношусь к вам с уважением, так что… если это прям смерть как важно… Понять бы, почему…

— Да вот подумываю бросить это ремесло — писать письма за других. Ясно? Все, за что я берусь, приносит какие-то непредсказуемые результаты. Удовлетворены?

— Ее звали Вика. Виктория, — приняв наконец решение, сухо сказал Валентин. — Помнится, вы все интересовались. Так вот. Я как раз думаю, если бы мы продолжали игру с письмами, все было бы великолепно.

— Так почему же бросили?

— Во-первых, хотелось все по-честному… Хотелось самому, без посторонней помощи. Понимаете?

— А во-вторых?

— А во-вторых, заметил, что вы стали как-то очень горячо к этому относиться. Как будто это не мое дело, а ваше. Не как исполнитель. Надо было, извините за прямоту, подвинуть вас. Неровен час, узнали бы больше, чем нужно, пришлось бы принимать меры, а мне этого не хотелось.

Дрожь перекинулась на пальцы рук. Стараясь говорить твердо, Стемнин спросил:

— Ну и как? Как развивались события?

— Вы должны обещать, что это останется между нами.

— Разумеется.

— Было еще «в-третьих». — Веденцов помолчал, отдаляя момент неприятного признания. — В некотором роде я женат. Изменить это не представляется возможным. Вике следовало рано или поздно узнать об этом и принять ситуацию такой, как есть. Если бы мы продолжали играть в переписку, это могло длиться и длиться — все сведения обо мне она узнавала тогда только из писем, ровно столько, сколько я бы позволил. Но как только я растрепал про нашу технологию, она взбесилась. Такую закатила истерику! А мы к тому времени уже встречались, все чики-пуки, письма вроде стали ни к чему. Она спросила, почему я ей не пишу. Отшутился. Спросила второй раз. Намекнул, что у меня были ассистенты по эпистолярной части… Я думал, раз уж мы настолько сблизились, надо по-честному… Что тут началось! Про семью даже не пришлось говорить. Скандал! Была Вика — и нет Вики. По-моему, она была малость не в себе. Непохожая на других, на это я повелся… Чистая… Но больная на всю голову.

Веденцов сощурился сквозь сигарный дым. Трудно сказать, чего больше было в рассказе Веденцова — сожаления (роман закончился слишком скоро) или облегчения (легко отделался от девушки со странностями). Одно очевидно: Вика ушла от Веденцова навсегда и у него нет ни надежды, ни желания ее вернуть. Валентин стал очередной Викиной попыткой разделаться с прошлым. «Небось, она и его одолевала разговорами о своем бывшем», — Стемнин посмотрел на развалившегося в кожаном кресле Веденцова с сочувствием. Неудача Валентина по-новому освещала случившееся со Стемниным. И Вика тоже выглядела теперь иначе. Ни деньги, ни влияние, ни талант, вдохновение и доброта не могли перевесить голос ее сердца. И дело тут было не в правилах и принципах. Не было в мире силы, которая могла бы одолеть упорство ее чувств, спасти ее от них. Виктория Березна не имела ни малейшего значения: она была несчастной, непослушной марионеткой собственной любви.

Стемнин вдруг вспомнил прядь волос, выбившуюся из хвостика и растерянно приникшую к тонкой шее, вспышку косточек на полупрозрачной руке. Это хрупкое создание, состоящее из одних слабостей и уязвимостей, ломало несокрушимых мужей, опытных бойцов, причем без усилия, не получая ни малейшей радости от победы, даже страдая от нее. Вся система знаний и инстинктов отныне теряла почву. Бессильная, запутавшаяся в нитках кукла походя валила навзничь уверенных кукловодов, рулевых, хозяев судьбы.

Впервые Стемнину пришла в голову мысль, что и бывший любовник, к которому вернулась Вика, пожалуй, ненамного счастливей остальных. Сейчас им хорошо, они пьют друг друга жадными глотками, как обезболивающее. Но в прошлом и, вероятно, в будущем им суждены испытания, где боль и обезболивающее трагически соединены в одном человеке, причем угадать, в какой момент наступит тот или иной эффект, невозможно. И вряд ли образ, под который Вика хотела подогнать Стемнина, есть образ одного-единственного человека. Пожалуй, в какой-то момент она начнет требовать от старого-нового возлюбленного, чтобы он курил сигары, носил белоснежные сорочки или, скажем, писал ей письма. Неутолимая взыскательность, априорная требовательность к мужчине, который никогда не дотягивает до нужной высоты, — вот что было первично.

— Ну и как вам все это? — спросил Веденцов, с кряхтением выкарабкиваясь из удобного кресла. — В любом случае очевидно, что в письмах вы собаку съели.

— Бедная собака! Даже она от меня пострадала!

Глава одиннадцатая ДЕПАРТАМЕНТ «БЛЮЗ» ФЕВРАЛЬ

1

Департамент «Блюз» не получал заказов четыре месяца, и с нового года его собирались упразднить, точнее, узаконить фактическое слияние с двумя другими отделами, куда постоянно откомандировывали главу «Блюза» Томаса Баркина и двух его помощниц. Говорили, что спрос на минор вообще невысок, расставание — слишком грустная тема, чтобы по доброй воле превращать его в романтическое приключение. Мол, людям бы поскорей расползтись по разным углам, залечить раны и забыть о случившемся. Если, конечно, не дошло до суда. Но едва на горизонте показались отроги последнего зимнего месяца, вдруг в пересохшем русле блеснули первые ручейки, скоро превратившиеся в такой полноводный поток, что Томас Баркин записался на прием к Веденцову — просить о новых штатных единицах. Единиц ему не дали, зато позволили пользоваться свободными ресурсами Отдела свиданий, где еще недавно сам Томас Робертович со своими девицами был почетным поденщиком.