Почти цивилизованный Восток

– Руками надо будет заняться… дорогой, мне нужно, чтобы ты доставил письмо.

– Хорошо.

– Даже не спросишь, кому?

– Ну… а толку-то? – Эдди поскреб макушку. – Я тут все одно никого не знаю. Да и…

Письмо можно отправить почтой. Или вот свистнуть мальчишку, правда, местные будут в форме и, небось, могут не захотеть возиться с чужими письмами.

– Мне давно стоило поговорить с тобой, - матушка опустилась в другое кресло. И провела пальцами по столу. – Или остаться… но ты бы не оставил меня там одну.

– Нет, - Эдди начало не понравилось.

Еще сильнее, чем не нравилось это вот место.

Сразу и шея зачесалась, предчувствуя грядущие неприятности.

– И Милли тоже бросать неправильно. Она очень порывистая девочка. Ей нелегко придется. И… я не уверена, что все выйдет.

– Матушка?

– Матушка, - она грустно улыбнулась. – Знаешь… когда я впервые тебя увидела, то пришла в ужас.

– Ну… - Эдди подумал и согласился, что было от чего. Хотя обидно. Немного. Детская такая обида, глупая.

– У меня была странная жизнь. Но ты и Милли – стоили всего, что случилось, - она моргнула и отвернулась. – Если бы мы остались, я бы… пожалуй, я бы молчала и дальше. Там это знание только лишнее. Но раз есть, как оно есть… меня увидят.

– Кто?

– Кто-нибудь. Времени прошло много, да и я сильно изменилась, но, боюсь, не настолько, чтобы можно было надеяться, что этого хватит. Так что… увидят. Узнают. А там… моя семья, - и столько тоски прозвучало в голосе матушки, что рука сама к револьверу потянулась.

Эва открыла глаза. И несколько раз моргнула, пытаясь как-то избавиться от мутной пелены, что окружила её. Пелена не исчезала, напротив, стало только хуже.

Глаза болели.

И лицо.

И зубы, отчего-то, особенно сильно. Она даже потрогала их пальцами. Пальцы, правда, тоже болели.

Что за…

Она в какой-то момент исчезла, та часть, которая смотрит со стороны. И видит. И… из-за зелья? Или комнаты этой?

Комната?

Небольшая. Тесная. В нее и влез-то лишь топчан, на который сверху бросили соломенный матрац. А уж на матрац – Эву. И одеялом прикрыли. Одеяло пованивало, как и все остальное.

Серые стены.

Какие-то неровные, ободранные. И оконце где-то под самым потолком. Узенькое. В него и кошка не протиснется, не говоря уже про человека. Да и высоко. Не добраться.

Эва помотала головой.

Взгляд прояснялся. И вот уже она заметила кувшин рядом с топчаном. И миску. Умыться? Надо, наверное. Её… мыли. Да. И одели. Она пощупала жесткую ткань рубахи.

На помощь позвать?

Или…

Додумать Эве не позволили. С тихим скрипом приотворилась дверь, пропуская женщину с изуродованным лицом. Левая его часть была прекрасна, а вот правая представляло месиво из рубцов и язв.

– Живая? – осипшим голосом осведомилась женщина. – Че пялишься?

– Ничего. Извините.

– То-то же… а то от! – Эве под нос сунули кулак. – Вздумаешь дурить, не погляжу, что матушка велела, так отколошматю, живенько поймешь, кто тут старший!

– Кто?! – покорно поинтересовалась Эва. Она старалась не смотреть на дверь, которая казалась обманчиво близкой.

– Я!

– Как тебя зовут?

– Кэти, - девушка прищурилась. – А ты чё расселась? Мойся давай. Туточки прислуги нету!

– Я… просто нехорошо себя чувствую еще. Голова очень болит, - Эва старалась говорить тем плаксивым тоном, который всегда раздражал маменьку, зато на нянюшку действовал безотказно. – Дурно…

– Блевать вздумаешь, то не на себя. Вона, ведро стоит! – и указала на ведро, которое и вправду стояло в углу комнаты. Ведро было жутким с виду, каким-то кривым, мятым и то ли закопченным, то ли заросшим грязью до черноты. И глянув, как передернуло Эву, Кэти ухмыльнулась. – Привыкай, подруга.

Ну уж нет!

Когда дверь закрылась, Эва встала.

Попробовала. Получилось у нее далеко не сразу. Тело мучила слабость. И её действительно вырвало желтой желчью. Благо, ведро стояло неподалеку. Что-то подсказывало, что Кэти не побежит менять испачканную одежду, не говоря уже о матрасе.

Эва закрыла глаза.

Думать.

Надо думать. Только… о чем? О том, что она совершила ту самую Огромную Непоправимую Глупость, о которой её предупреждали едва ли не с рождения? А она решила, что это не глупость, а любовь?

Нет уж…

Надо…

Надо что-то сделать. Призвать силу? Эва поглядела на ограничители. Те не причиняли боли, да и вовсе не ощущались. Правильно, её ведь сила направлена не вовне, как у нормальных магов, а…

А дальше?

Снова отделиться от тела?

Во-первых, это опасно, тем более, когда она только вернулась. Во-вторых, ограничители все-таки имеются. Как знать, не повлияют ли они. Будет совсем грустно, если с ней случится то же, что и… нет, даже не думать.

В-третьих… в-третьих, а смысл?

Вот отделиться она от тела. И… и что дальше?

Эва вздохнула и кое-как отерла лицо водой, которая нашлась в кувшине. Пить хотелось неимоверно, но пахло от воды болотом, и Эва решила потерпеть.

Должны же ей объяснить, что происходит.

Ждать пришлось довольно долго. Она и замерзнуть успела, в комнатушке было сыро, а от стен тянуло холодом. Но вот снова скрипнула дверь, и на пороге появилась та самая женщина, которая торговалась со Стефано. Она вошла, вновь же двигаясь как-то боком, несуразно. Остановившись, женщина оглядела Эву и кивнула.

– Не плачешь. Хорошо.

Эва шмыгнула носом и поднялась. Неудобно говорить сидя, когда перед тобой стоят.

– Глядишь, и вправду толк будет.

А платье на ней не из дешевых. Тяжелый атлас того богатого насыщенного оттенка, который выдает хорошую красильную мануфактуру. И шито по фигуре. И рукава не светлее подола.[1]

– К-кто вы, - решилась Эва. – И где Стефано?

Может, в домашних спектаклях ей доставались не самые лучшие роли, ибо никогда-то не отличалась Эва актерским талантом, но вот женщина, похоже, поверила.