Почти фантастика
Шрифт:
Вот, вот же, получилось ведь!
Но тут за спиной с треском раздвинулись сделанные мамой из бусинок и кусков бамбука шторки, колышущиеся на летнем сквознячке и отгоняющие мух, цепкие пальцы больно схватили его за ухо и мамин голос — очень спокойный голос — произнес:
— А сейчас кто-то пойдет в чулан.
Он и пошел. А кто бы смог не пойти? Если за ухо? Бог — у него ведь тоже уши. Иначе чем ему всех слышать?
А ведь у него все равно получилось смешать тьму и свет! Получилось! Клавиша выключателя стояла в среднем положении, щелчка не было, и не горела люстра…
В чулане за закрытой дверью было почти темно, и только сквозь узкие щели в закрытых
Бог сунул обе руки во влажную глину, оторвал кусок, сколько ухватилось, и стал его жать, жать, жать, мять, мять, мять… Вот такой вот шар получился. Ну, не совсем шар, потому что без круга делал, но все равно такое округлое, с вмятинами и выпуклостями, размером с его кулак или чуть больше.
Бог подкидывал этот шарик вверх, а потом снова ловил. Подкидывал — и ловил. А потом раз — а поймать не удалось. Он никуда не упал, наверное, а где-то там повис сам собой, крутясь в воздухе… Или все же упал? В темноте не было видно, и тогда бог стал водить по полу руками, стараясь отыскать мягко и неслышно упавший куда-то глиняный шар.
Но тут дверь открылась и отец, смеясь, сказал из светлого коридора:
— Ну, выходи, творец всего на свете! Рассказывай, что за бигбадабум ты тут устроил!
Выходит, это уже вечер наступил.
Бог молча прошел к умывальнику, помыл руки с мылом и даже сполоснул лицо и провел мокрыми руками по шее, а потом сел на табуретку перед кухонным столом. Ему не хотелось ничего говорить, потому что как объяснить, чего оно так сильно долбануло? Там всего-то и были, что селитра и фосфор. Вот и все, вроде. Но так трахнуло, так тарарахнуло, что по всему селу потом заполошно гавкали собаки.
Мама, для порядка хлопнув его по затылку открытой ладонью, поставила на стол миску с манной кашей и стакан вишневого красного-прекрасного киселя. И бог стал ложкой делать в каше всякие берега и проливы, а сверху заливать киселем, и получилась почти настоящая карта с морями и реками, и даже какими-то фьордами. Про фьорды он прочитал в учебнике географии. Но тут бабушка строго сказала, что едой играть нельзя, и пришлось быстро все съесть.
Бог ел и думал.
Он, кажется, придумал, как сделать, чтобы ожили игрушки, которые делала мама. Бог теперь сам завтра слепит себе самых разных животных. И рыб тоже слепит. И еще птиц. Только вот птиц придется лепить сидящих, потому что из глины крылья делать неудобно. А в самом-самом конце он сделает людей. Главное, чтобы глины хватило, думал бог, укладываясь спать.
Впереди было еще все лето. Впереди было много дней творения…
Черный поезд
Из нашего поселка-то выхода ведь нет совсем. Он ведь так и называется потому неспроста — Глухарь. И это ведь не охотники какие-нибудь его так назвали, понимать надо, да и охотников у нас здесь просто так ведь и не бывает вовсе. Где им тут охотиться? В степи, что ли? А откуда тогда на охоту приезжать-то? У нас же тут даже дорог никаких вокруг нет. Вон, только железная, да и та в пяти километрах — будто кто-то специально поставил дома поселка так, чтобы ничего вокруг не было: ни холмов тебе, ни лесов никаких, ни рек — степь, да степь, серая от полыни. В одну сторону глянешь — сто километров ничего нет, в другую… Глухарь,
в общем. Верное слово.Что говоришь? Железная дорога?
Так, чо, там же просто два рельса, значит, и сарайчик старый для обходчика. А кто того обходчика хоть раз видел? Может, никакого обходчика вовсе и нет. Я вот лично не видел его ни разу. Хотя к дороге бегал часто. Мы тут все к дороге бегаем — куда еще-то?
А, заметил, да? Ну, это так говорят у нас просто: сбегать на огороды, значит, на зады, то есть, сбегать за водой, сбегать на железку. Говор такой местный, традиция, вроде. Иногда и вправду так бывает, что бежишь. Ну, тут же простор кругом — бегай себе и бегай. Особенно если в детстве.
Вот на железку мы и бегали. Поезда у нас тут не останавливаются. Надо если, так ехай на вокзал в район. А на чем и как? Дорог-то ведь нет никаких. Это только если вдруг придет рабочий поезд, который у каждого столба тормозит, так на него еще надо заранее собираться и потом ждать весь день — кто знает, когда он точно подползет. Рабочий поезд смену везет. У нас там, на юг дальше, карьеры большие, так народ туда нанимается и вахтовым способом работает. Два месяца через два — говорят, нормально получают. А нам даже и туда не добраться никак иначе, чем по той же железке.
А потом мы узнали про Черный поезд. Рано или поздно всегда узнаешь про Черный поезд.
Ну, чего, чего ржать-то сразу? Чего сразу — «в черном-черном городе, на черной-черной улице»… Вы послушайте, послушайте! Черный поезд — он взаправду был и он есть, и я его сам видел неоднократно. Мы тогда с дружком моим Васькой решили из нашего Глухаря слинять. Пешком тут — сами видите — просто некуда. На рабочем поезде — кто нас возьмет, мелких и безденежных? А вот когда про Черный поезд услышали…
Ну, да, тоже посмеялись сначала-то. Но книжки правильные были всякие. Типа, там, Кинг и все такое прочее. Конечно, наш Глухарь — это не Безнадега тебе американская какая-нибудь. Но там у Кинга даже веселее было. Движуха, хоть и страшно. А у нас тебе здесь вовсе не Америка. У нас тут, понимаешь, степь. Туда — сто километров, сюда — сто километров… Да, больше, пожалуй!
А Черный поезд — он пролетает мимо, не оставляя ни запаха, ни звука, только рельсы прогибаются, и долго еще стук колес слышен, если к рельсу ухо приложить.
В общем, мы с другом Васькой поняли тогда, что из Глухаря — только Черным поездом.
Ну и что, если он не тормозит? Он же — Черный! Понимаете? Он не настоящий на самом деле! Он такой… Ну, как адский, что ли. Или еще сказать — как такая прореха во всем мировом пространстве. Вот! Точно! Прореха такая черная, которая носится по кругу по нашей железке, запертая у нас в древности кем-то. И мы даже догадывались с Васькой, кем. У нас тут есть могилка, за которой все всегда ухаживают. Там пирамидка простая и фамилия-имя-отчество. А весь поселок, значит, следит, чтобы все в порядке было. Это не на кладбище. Это вот на как раз полдороги к железке с правой стороны. Так мы тогда сами все додумали, докумекали. Ну, хорошо, пусть будет — придумали, ладно. Что смешного-то? Зато логично все было. Эту прореху адскую вот тот самый, чья фамилия на памятнике, закольцевал, запер как-то чуть не в древности. А сам он тут и остался, вроде как сторож над нею. А когда помер, так те, значит, кто в курсе был, еще дальше от железки строиться стали. Потому что страшно это и опасно. Если бы не так все было, то стоял бы наш Глухарь прямо на железной дороге, и была бы станция, и ресторан при ней, и поезда бы ходили регулярно. А у нас вон как. Понятно же каждому, отчего и почему.