Почти фантастика

А на посту этом мы уже больше месяца. И смены нам нет, потому что, выходит так, везде плохо. Кормят, правда, хорошо. В остальном, выходит, все плохо. Нас здесь целое отделение. Ходим по трое на пост, пока трое дежурит за столиком под козырьком, играя в старые засаленные карты, а еще трое спят в палатке. Должны были давно сменить, но нет людей. Везде сейчас такое.

— Разрешите обратиться? — это опять я.

— Обращайтесь, рядовой, — махнул он ладонью у края каски. — Разрешаю, валяй, старый!

— Так что же, мы с мародерами, выходит, никак?

— Ну, почему же никак. Проверим у этих документы. Обыщем на предмет поиска оружия и запрещенных предметов. Запишем, кто, откуда и куда. Можешь даже вещи переписать, хотя это уже будет незаконно — только с их согласия можно. Собственность священна — знаешь, небось? Мы не можем лишить их собственности. Незаконно это.

Мне стало грустно.

— Так значит, сержант, все как было в древности? Поле битвы опять принадлежит мародерам?

— Во-первых, поля битвы тут никакого нет. Есть район чрезвычайной ситуации. Во-вторых, эти люди — не мародеры, пока обратное не докажет судебное следствие. Тебе ясно, рядовой?

— Так точно, сэр! — кричу опять во всю глотку.

И тут Вован начинает стрелять. Он режет длинной очередью по пристрелянным вешкам, и трое, медленно тащившие на коляске какой-то музыкальный прибор, типа маленького пианино, а на другой — большой телевизор, падают разом плашмя на спины, и пыль под ними сразу собирается в черные лужи.

— Отставить!

— Есть, сэр! — грохочет, вскочив навытяжку, Вован.

Он уже не стреляет, потому что выдал всю ленту.

— Ты что наделал, рядовой? Ты какого…,- начинает заводиться сержант, краснея от натужного крика.

— Так ведь мародеры, серж! Вон, на той Касио, на черной клавише, ножиком я лично нацарапал в детстве «Вован». Моя вещь, узнаю. И телик наш, батя покупал еще. Не новая модель, но из самых надежных.

— Доказать, что вещи твои — сможешь? — тоном ниже спрашивает сержант.

— Точно, мои!

Сержант Вовану многое позволяет. Вернее, это Вован взял такую моду — сержанта, например, «сержем» зовет, сокращенно, только он из нашего отделения. Еще когда знакомились и сержант сказал, что он тут всех подтянет, высушит, накормит и уравняет, Вован улыбнулся зло и предложил ударить в живот. Мол, мой живот — это тебе не пуховая подушка. Сержант встал перед ним, напрягся — раз кулаком! «Ха», — выдохнул Вован, даже не попятившись. Сержант ударил вслед с левой. «Ха», — опять сказал Вован. А потом предложил поменяться местами. Вот с тех пор сержант с ним осторожничает и признает какое-то равенство.

— Значит, пресек хищение своей собственности, — кивает сержант. — Это по закону. Это ты молодец. Но вот применение оружия против гражданского населения… А если каждый так начнет делать? Что тогда будет?

— Хорошо будет, — зло улыбается Вован. — Гнид не будет.

— Два наряда тебе, рядовой…

— Есть два наряда!

— И на беседу с ротным психологом!

— Серж, ну не будь зверем, а? Мародеры же, ясно, как два пальца!

— Черт с тобой, крези. Но трупы закопать подальше, чтобы не смердело. Вон, со старым вместе. Марш-марш!

Мы с лопатками бежим к трупам, и я спрашиваю на бегу Вована:

— Что, зрение у тебя такое хорошее, что сразу узнал свое?

— Нет, конечно. Да еще и солнце встает — не видно ничего. Так просто сказал, чтобы серж отвязался.

— Так ты, выходит, просто так их убил, что ли?

— Чо? — Вован тормозит, и я врезаюсь носом в его спину.

Спина очень широкая и остро пахнет потом.

Вован стоит пару секунд на месте, потом поворачивается ко мне. Он очень зол. Очень:

— Это ты сейчас сказал сержу, старый, что поле боя принадлежит мародерам?

— Нет, не я. Это давно. Я повторил просто.

— Так вот, старый. Поле боя принадлежит солдату, ясно тебе? Вот я — солдат.

— Но тут же не бой!

— Тут — самый настоящий бой. И там — бой! И везде, где есть гниды — бой! Из-за гнид тут все рухнуло, понял, да? Из-за таких вот гнид, — пинает он носком ботинка изломанное мертвое тело.

Я понимаю, что он говорит не только о телевизоре на коляске или сворованном цементе и ржавой арматуре.

И молча начинаю копать яму.

Спасатели

— Но я все равно не понимаю, почему мне так уж надо отсюда уезжать…

Человек в темном костюме вздохнул, достал из кармана носовой платок в крупную клетку, медленно промокнул лоб, потом вытер руки — тоже, наверное, вспотели. Он сидел за столом, отделенном от других таких же столов, выстроенных длинной шеренгой, прозрачными вертикальными стенками, создающими звуконепроницаемую кабинку — консультационный пункт для отъезжающих.

Это название было официально утверждено, согласовано во всех инстанциях, и даже на дверях снаружи висела красивая синяя табличка со звездочками кругом, на которой тем же золотом так и написано было:

«Консультационный пункт для отъезжающих».

Пункт этот был устроен очень просто: холл, в котором толпился народ перед автоматом, выдающим билетики с номером очереди, длинный коридор и в конце большой зал. Раньше тут был школьный спортзал, и даже запахи эти еще сохранились — пота, пыли, резины, гниющего наполнителя тяжелых матов. Теперь вдоль всего зала стояли длинной линией столы, отделенные друг от друга аккуратно поставленными прозрачными переборками.

За столами сидели люди в деловых костюмах. Костюмы как бы подчеркивали официальность и законность их деятельности. Они принимали документы, беседовали с отъезжающими, принимали первичное решение о месте и времени отъезда, ставили в углу документов штампики, вписывали дату, обсуждали различные возможности…

Ровно в пять каждый вечер пункт закрывался, как и сотни других по стране. Ровно в восемь утра каждый день — открывался. Но уже к восьми народ толпился в холле с билетиками, затравленно посматривая друг на друга и на экран, по которому плыли цифры: чья очередь подошла, и к какому из столов следует подойти.

— Понимаете, молодой человек…

— Нет, не понимаю, — прервал клерка молодой парень в простой синей джинсе. — Не понимаю, вот хоть что вы со мной делайте.

— Но ваши родители…