Почти три года. Ленинградский дневник
Шрифт:
Были мы на елке во «Второй хирургии». Я вышла читать больным и вдруг почувствовала, что сама больна. Я очень устала.
Мучает меня пятая глава. Ее не понимают и не любят. Значит, я не сказала всего, что хотела. Неужели я неудачным концом испортила поэму? А конец-то венчает дело.
Мне хочется снова или писать что-нибудь большое, или отдыхать. Читать. Я так мало читаю сейчас.
Ну, ладно! Нажаловалась, наплакалась сама себе в жилет. Достаточно.
6 января 1943 года. Что-то около 9 вечера
Недавно вернулась из 11-го корпуса, из терапевтического отделения,
Угощенье на елке было: черный кофе с дульцином (нечто вроде сахарина, но более приятное на вкус) и ломтики черного хлеба, посыпанные глюкозой. На вид она похожа на раскрошенный творог. Я бы сказала — вкусно.
7 января 1943 года
Вчера ночь была бурная: тревоги до утра. Гитлеровцы бросали зажигалки целыми связками. Недалеко от нас бросили громадную зажигалку — целый баллон, наполненный нефтью и еще разной горючей смесью.
Наши дела на фронте блестящи. Мы освободили Нальчик.
9 января 1943 года
Забавный разговор с И. Д. Он сказал, что прямое попадание бомбы так же редко, как выигрыш в 200 000 рублей и что поэтому, его нечего бояться. Мне показалось это убедительным. Но, обдумав все ночью, я спросила утром:
— Ну, хорошо, крупный выигрыш редок. Но мелкие «выигрыши» в виде осколков уже не так редки.
И. Д. согласился со мной.
14 января 1943 года
Перенаполненный день. Кончила стихи, ездила в типографию имени Володарского сниматься для кинохроники, два раза попала под обстрел.
В типографии меня сняли у линотипа, где набирался мой «Пулковский». Я спросила одну работницу:
— Как у вас тут было прошлой зимой?
Она ответила:
— Было так, как вы, товарищ Инбер, описали в вашей второй главе.
На нашем фронте, у Колпина, начались события. Еще одна попытка (и на этот раз серьезная) прорвать кольцо. И немцы (которых там жмут) и налетают на вас и обстреливают одновременно.
Сейчас тревога, но тихая. Зенитки молчат. А снаряды падают близко, и радио объявило, что это наш район. Не знаю, ложиться ли. Очень устала, но довольна. Счастлива.
Только бы у нас на фронте удалось. И обидно будет, если убьют именно теперь.
16 января 1943 года
Необыкновенный день. Весь город ждет: вот-вот! Мы взяли Шлиссельбург — это точно. Но еще говорят, что оба наших фронта (Ленинградский и Волховский) соединились. Официально еще ничего не известно. Но город ждет.
Бьет где-то артиллерия, недавно только кончилась тревога: быт осажденного города продолжается. Но все ждут. Никто ни о чем не говорит, точно все боятся, что не к месту сказанное слово домчится туда, где решается наша судьба, и что-то там изменит. Все работают. Руки движутся, губы произносят нужные слова. Но каждый точно заряжен электричеством ожидания.
Я растеряна. Не нахожу себе места. Пыталась писать, но не (могу. Ходила в райком фотографироваться для кандидатского билета.
А вдруг сегодня «Последний час» будет про нас?
12 часов 30 минут ночи
«Последний
час» такой, что нельзя спокойно слушать. Идет, идет освобождение!18 января 1943 года. Ночью
«В последний час». Блокада прорвана. Ленинград свободен.
19 января 1943 года
Прошлой ночью, тотчас же после «Последнего часа», началась радиопередача.
Первое мое движение тоже было — на радио. Но у меня не было ночного пропуска. Потом оказалось, что в ту ночь его не спрашивали. Затем я боялась, что опоздаю: радиоцентр ведь далеко от нас. Я не знала, что передача будет до трех часов ночи.
Но, сидя дома, я записала почти всех выступавших.
Рабочий сказал:
«Я знаю, что сейчас, в эту минуту, никто из вас не спит».
(Он был прав. Кто мог спать в такой час?)
Ольга Берггольц:
«В январе прошлого года, хороня в мерзлой земле своих соратников, хороня их без воинских почестей, нагих, в братских могилах, вместо прощального слова мы клялись им: «Блокада будет прорвана. Мы победим».
Работница Мухина:
«Я только что с митинга в цеху, вернее — с митингов в цехах нашей фабрики. Что это было, товарищи! Не расскажешь, нету слов. Мы будем работать еще лучше. Но уже и сейчас мы построили дзоты, за которые удостоились высшей правительственной награды».
Инженер энского завода Соколов:
«Сейчас, в эту минуту, когда я выступаю перед вами, наши слесаря собирают новые боевые агрегаты. Да здравствует тот, с чьим именем на устах мы боремся, работаем и побеждаем, — наш Сталин!»
Илья Александрович Груздев:
«Товарищи! Сограждане! Соотечественники! Тысяче-клятый враг почувствовал в эти дни могучую силу Красной Армии, могучую силу русского народа. Мы поднимаем здравицу за Ленина, величайшего стратега истории. За Сталина, наследника ленинского гения!»
Летчик Ерлыкин:
«Фашисты готовили своим солдатам медали «За взятие Ленинграда». Они много раз рвались на своих «юн-керсах» и «мессершмиттах» к нашему городу. Но ленинградское небо было, есть и будет советским небом. Да здравствует тот, о ком сейчас наша первая дума, — товарищ Сталин!»
Боец Цветков:
«Разрешите доложить, как бойцы моей роты участвовали в прорыве блокады Ленинграда.
Два дня тому назад мы атаковали рабочий поселок. Наши танки шли на врага, а за ними двинулись мы, наш батальон. С возгласом: «За товарища Сталина! За город Ленина!» — мы рванулись на фашистов. Мы выбивали их, проклятых гадюк, из сильно укрепленного пункта, где каждое здание было как крепость.
Во время атаки вражья пуля попала мне в голову и залила кровью лицо. Командир батальона приказал мне отправиться в медсанбат. «Товарищ командир, — оказал я, — разрешите остаться на поле боя до выполнения поставленной боевой задачи».
Утром 17 января поселок был нами взят. И тогда я направился в полевой госпиталь. В боях за город Ленина я был трижды ранен. Три раза я пролил свою кровь за то, чтобы вам стало легче. За нашу окончательную победу я готов отдать всю свою кровь, капля за каплей».