Почти замужняя женщина к середине ночи

– Ты чего делать-то собираешься? – поинтересовался я, пытаясь поспеть за ускоренным шагом моего товарища.

– Видел, что они учинили, садисты, – снова приостановил шаг товарищ. – Заточили девушек за кулисами и на свободу их добровольно не пускают. Ну что ж, будем тогда силой отбивать девушек у сторожащего их недремлющего дракона.

– У Григория Марковича, что ли? – уточнил я.

– Ага, у него самого. У недремлющего дракона, Марка Григорьевича.

– У трехголового? – снова уточнил я.

– Вот этого не знаю, – признался Илюха. – Живьем я его пока еще не видел.

– И что делать будем?

– А что нам делать? Нечего нам делать. А раз делать нечего, то переходим от дела к слову, – шиворот-навыворот перевернул Илюха народную мудрость.

– К какому слову? – снова поинтересовался я.

– К печатному, – прищурился в ответ Илюха, указывая на тарелочки под мышкой.

– Театральная стенгазета? – откликнулся я с поддержкой. – Из искры да возгорится пламя!

– Да, да, батенька, – неумело програссировал на согласных Илюха. – Пренепременнейшим образом. Девчонок мы снимем прямо со сцены.

– Анастасию с Натальей? – уточнил я.

– Именно их. И прямо со сцены, – подтвердил Илюха и снова двинулся вниз по узкому коридорчику. Прямо туда, где приосанились у сцены наши пока что пустующие стулья.

– Итак, – провозгласил Илюха, когда зал расселся, затих и притух светом, – что делать – понятно: будем писать на тарелках разные призывные фразы и показывать их Насте и Наташе.

– Лозунги, одним словом, – подхватил я.

– Не обязательно лозунги, – не согласился Илюха. – Разные формы будем искать. Главное, чтобы на тарелках крупно написано было и, главное, чтобы Насте с Наташей прямо перед глазами постоянно маячило. Таким вот сигнальным семафором. Ты, стариканер, на второй акт сигнальщиком назначаешься. В принципе нашу переписку из зала никто даже и не заметит, так как мы спиной к залу. Вопрос в другом – что именно будем писать? Какие нам слова верные подыскать, чтобы до их девичьих сердец достучаться?

– Да, – согласился я, – надо, чтобы кратко и емко было. Кратко, потому что на тарелках много не поместится, а емко, чтобы…

Я подумал, как объяснить емкость, и решил, что ее объяснять не надо. Емкость – всегда хороша.

– Ну вот, давай думать. Это как раз по твоей части, в смысле слов и выражений. Давай создавай новую литературную форму – свежую, новаторскую. Как бы ее назвать?

– Художественная роспись по бумажному блюдцу, – предложил я.

– Да хоть бы и так, – одобрил Белобородов, и мы стали думать над новой формой.

А пока мы думали, уже и спектакль начался, и актеры вывалили на передок сцены и снова принялись представлять. А вот и наша любимая группа поддержки показалась на заднем плане. Да еще в таких свободных материях, через которые, когда они стройно расставляли ноги или, наоборот, воздымали руки, прожекторный свет выбивал совершенно отчетливые детали контуров тел. Но и не только контуров.

И так все там под материями было виртуозно, что нам с Илюхой приходилось все чаще пригибаться к трубочке, из которой лилось все мельче и жиже. Потому как подпивали мы, видимо, уже самое дно. Зато думать стало значительно легче. Хотя к чему думать? – трясти надо.

И мы затрясли.

Сначала текст надиктовал я, а Илюха его записал. На одну тарелочку не уместилось, пришлось перенести на вторую. Так он их обе и держал в руках, вплотную прижатыми к своим грудям. Он действительно сейчас напоминал семафор, мигающий, впрочем, из всех своих фонарей лишь белым светом. Ну, немного, может быть, вперемешку с черным косметическим карандашом.

«Наташа, – гласил неискушенный, но без сомнения завлекающий текст. – Я режиссер Московского Камерного Театра имени Галины Сац. Позвоните мне по телефону 287-08-71. У меня для вас и вашей подруги Насти имеются свободные камерные роли. Пожалуйста, топните правой ножкой, если согласны».

Все это сигнализирование происходило, напомню, приблизительно в метре от передового края артистов на сцене и не могло не внести замешательства в их и так не стройные ряды. То есть из глубины зала никакого замешательства, может, и не видно было, но, повторю, старайтесь, друзья, приобретать билеты в первый ряд – оно того стоит.

Вот и тогда те, кто сидел поближе, не могли не обратить внимания, как завращались испуганно глазные яблоки у передних артистов, как мимика их стала резче и отрывистей, а движения растерянней. Самые наученные жизнью зрители стали втягивать ноздрями – уж не горим ли, не пора ли самим наутек? Иначе откуда такое возбуждение и замешательство на сцене?

Но Наташа правой ножкой все не топала и не топала.

– Не отработало, – покачал головой Илюха. – Не правильно ты, старикашка, все это придумал про Галину. И не Галиной ее зовут, наверное. С чего ты взял, что Галина? Да и не Сац совсем. Откуда ты вообще такой театр взял? Выдумал с ходу, что ли? Плохо выдумал. Неправдоподобно.

Я лишь пожал плечами.

– А главное: холодно очень, расчетливо, прагматично. Зрелая девушка на такую пустышку не подцепится. Тем более Наталья с Анастасией. Где чувства, на которые откликнуться хочется? Где горение, страсть, стремление любить? Надо, стариканчик, психологичнее, чтобы за живое брало, чтобы по-человечески было, по-душевному. А не так коммерчески скупо, как у тебя.

– Ну да, – не злобно огрызнулся я. – Тебе, как режиссеру театра имени Галины Сац, конечно, виднее.

– Надо что-нибудь, чтобы за душу девушек взяло. Чтобы проняло до слезы. На, держи карандаш.

И я взял и написал с подачи камерного режиссера:

«Уважаемая Настя, через два дня я должен отбыть назад в полк. Хотя я и отвечаю за механизированную часть полка, вообще-то я человек сердечный и чуткий. Пью мало, если и курю, то почти не затягиваюсь, зарплата стабильная, интересы разнообразные. Но ориентация, не волнуйся, традиционная, несмотря на ежедневно мужской коллектив. Давай завтра вместе в филармонию сходим. Там хор будет петь. Если согласна, то крутани бедрами против часовой стрелки».

Текст получился длинный, на двух тарелочках не вышло – пришлось на трех. Держать все три, так, чтобы они отчетливо бросались в глаза артистам, было неудобно – рук-то всего две. Так что я средний бумажный кругляшек прихватил губами, свесив его вместе с подбородком резко вниз.

На кого я был похож – на семафор, светофор, мишень для стрельбы из лука? Просто на кретина с бумажными тарелочками в конечностях? – не знаю, так как себя со стороны наблюдать не мог. Но могу ручаться, что артисты начали получать от нас с Илюхой неплохое удовольствие.

Во-первых, они наверняка поняли, что мы не опасны, – ну в смысле, что у нас огнестрельного оружия при себе нет, да и холодного, похоже, тоже. И что на сцену мы не выбежим. Ну и успокоились немного. А потом – они просто-напросто оценили. Текст оценили и ситуацию, и вообще – оценили. Они же артисты – люди на тексты и ситуации отзывчивые.

Кто-то, что опять не было особенно заметно, если не вблизи, заглушил хохоток в кулачок ладони, поперхнувшись как бы, кто-то отвернулся от зала, чтобы спрятать непроизвольную улыбку. Но глаза у всех у них заметно повеселели, они даже несколько повыходили из заученных ролей, что опять же придало жизни всему спектаклю. Хотя Анастасия никак не крутила бедром против часовой стрелки. По часовой, может, и крутила, а вот против – нет.