Почти замужняя женщина к середине ночи

Вот и тогда увлеклись мы общением и ушли в него, и погрузились с головой.

– Знаешь, стариканчик, – говорил Илюха. – Я тут чувствовать начал, что чего-то во мне изменилось за последнее время. Особенно на физиологическом уровне.

– Восстанавливаешься, что ли, дольше? – даже совсем не зловредно, а скорее по собственному печальному опыту предположил я.

– Чего, чего? – не понял он сперва. Но потом понял и тут же мое предположение на корню зарубил: – Да не, я о другом. Я скорее об отношении к… – он замялся, выбирая слово. – …К телкам, – наконец остановился он на одном, наиболее подходящем к его текущему ночному настроению.

Вообще-то БелоБородовское отношение к женщинам мне приходилось отслеживать регулярно. Оно, это отношение, частенько проявлялось на моих давно переставших удивляться глазах. И нельзя сказать, чтобы оно выглядело хоть каким-то замысловато сложным. Скорее наоборот – весьма упрощенным. Поэтому мне сразу стало интересно, как оно такое, одноклеточное, видоизмениться сумело?

– Ну? – подсказал я, чтобы взбодрить рассказчика.

– Да, – подтвердил Илюха, – изменилось. – И понимая, что я не доверяю, подтвердил снова: – Правда изменилось. Видишь ли, стариканер, я даже тут аллегорию придумал.

– Иди ты, – не поверил я. – А гиперболу не придумал?

Но собеседник мой на провокационный вопрос не отозвался, а продолжал методично про свое:

– Видишь ли, раньше я относился к женщине, как к кинофильму.

Я посмотрел на него с уважением.

– Б.Б., – сказал я, – а ведь ты не соврал. Такое действительно на аллегорию тянет.

– Нет, правда. Ведь фильм один и тот же много раз не посмотришь, даже самый хороший. Раза два или три – не больше. Он ведь наскучивает быстро, потому как доступный больно. Прелесть кино зато в том, что фильмов куча, и их можно часто смотреть, разные. В разных, к тому же, кинотеатрах.

Он притормозил с речью, видимо, понимая, что слишком круто завернул, слишком аллегорично, и мне требуется время, чтобы осмыслить. И время прошло, и я осмыслил.

– С возрастом же, – продолжал Илюха, – это ощущение меняется. Понимаешь, вдруг замечаю, что стал относиться к женщине, как к… – последовала еще одна театральная пауза, и я понял, что он запускает еще одну аллегорию. – …Как к музыке. Вернее, как к любимому музыкальному произведению.

– Это сильно, старик, – поддержал его я.

– Видишь ли, разница в том, что музыка, даже одна и та же, не пресыщает, а наоборот – чем больше ее слушаешь, тем она больше нравится. Так и с женщиной происходит. В нее тоже надо, оказывается, как в музыку, вслушиваться. Именно вслушиваться! И находить каждый раз новые повороты, плавности, изгибы. И в ее мелодии, и в звучании, и в аранжировке, и вообще – находить. А находя, удивляться: как же раньше-то не замечал!

Он замедлил шаг и вместе с шагом сбился в легкую паузу.

– Но ведь это талант надо иметь, чтобы слушать научиться, чтобы научиться разбираться во всяких там фугах, гаммах, увертюрах, па-де-де. А на талант, чтобы он развился, время требуется. Возраст требуется, иными словами. Вот оттого, что я тебя постарше немного, я и сумел разобраться первым.

– Ну, ты замочил! – признался я с восхищением. – Мощно! Ты действительно талантище, Б.Б.Ну, и на ком ты слух свой тренируешь? Как звать ее? Почему не докладывал?

– А? Чего? Кого звать? – не понял поначалу он. – Да нет, я ведь не про себя. Я про время, про связанные с ним закономерности. Философское такое наблюдение. Обобщаю я так. Правило вывожу, понимаешь. – Он окинул меня подозрительным взглядом. – Ты конкретный какой-то. Ты, похоже, не умеешь обобщенно. А это недостаток, надо бы тебе над этим поработать. Надо бы тебе научиться теорию от практики отделять.

– Нет, Б.Б., не надо ничего отделять, – не согласился я. – Ведь они обе, и теория, и практика, совместно составляют единую такую субстанцию, вязкую, перемешанную, напичканную протеинами и аминокислотами. Жизнью называется. А мы с тобой ее можем только целиком заглатывать, одним махом, не расщепляя. Да и нет у нас времени на расщепление. Нам спешить надо, пока еще желудок работает исправно и в силах ее переварить.

– И это правильно, – кивнул головой Илюха. – Потому мы и запиваем обильно, – здесь он кивнул на портфель, – что всухомятку переваривать для здоровья вредно.

Мы шли молча, задумавшись каждый о своем. А вот если бы не задумывались, то наверняка услышали, как неспешная наша поступь отражается эхом в узком, прикрытом с двух сторон домами переулке.

– Да, – вздохнул Илюха. – Обидно, старик, что все дальше и дальше отступаем мы от юности. И что жизнь начинает под новым ракурсом высвечиваться. Под неожиданным ракурсомпорой.

Я посмотрел на него, он действительно был задумчив сейчас.

– Давай про ракурс, – предложил я.

– Помнишь, как бывало, – начал романтическим голосом вспоминать Илюха про «бывало». – Когда ты с ней вместе и она в самом пылу, в самом разгаре, не сдерживая себя, признается дрожащим от сбивающегося дыхания голосом, что, мол, хорошо ей с тобой. И не просто хорошо, а так, как никогда, ни с кем… И снова никогда… И еще раз ни с кем…

– Ну да, – оживился я, – так бывает. Они и не такие слова говорят, когда в запале. Почему-то они думают, что для нас, мужиков, такие слова крайне важны, будто мы постоянно конкурируем друг с другом. Особенно в сексуальном смысле. И если одолеем остальных с помощью этой самой единичной женщины, то несказанно приятно нам будет. Как будто мы на пьедестале, скажем, Олимпийских игр и вот сейчас гимн родины начнут играть. И оттого, смахивая сентиментальные слезы, мы станем эту женщину, ту, посредством которой выиграли Олимпийские игры, пуще прежнего любить.

Тут я прервался ненадолго, но только чтобы снова продолжить.

– Но не понимают они, что нет в любви никакой состязательности, потому что соревнуешься ты не на метры, не на секунды, не на килограммы, даже не на счет. Да и судьи крайне предвзяты и сами заинтересованы. Понимаешь, все критерии соревновательности полностью субъективны и вообще, как правило, разнесены по времени. А как оценить справедливо, если объективности нет?

– Ну да, – согласился Илюха. – Как в фигурном катании.

– Ну там хотя бы судей много, а тут всего одна, да она же и участница, пусть и пассивная порой. Представляешь, в парном фигурном катании партнерша будет выставлять оценки партнеру. А мы, кстати, далеко не все тройной ридбергер умеем чисто выполнять. Даже двойной – не умеем.

– Это ты брось, «пассивная участница». Они очень даже активными бывают, – возразил Илюха.

– Пассивные, активные, какая разница, – пожал я плечами. – Главное, что они все нам одну и тут же лапшу на уши вешают. А мы ее всасываем.