Под алыми небесами

Двадцать минут спустя Пино поднялся по ступеням крыльца, прошел мимо старухи, которая подмигнула ему за линзами очков, и дальше по лестнице в квартиру Долли.

– Кто тут? – раздался старческий голос ему вслед.

– Старый друг, синьора Пластино, – сказал Пино, не останавливаясь.

Дверь в квартиру Долли была выломана и висела на петлях. Чемоданы и коробки лежали раскрытые, их содержимое было разбросано по полу.

Пино охватила паника.

– Анна? Долли?

Он прошел на кухню, увидел разбитые тарелки, опустошенные шкафы. Его трясло, ему казалось, что сейчас его снова вырвет, когда он подошел к комнате Анны и отворил дверь. Матрас был скинут с кровати. Ящики и шкафчики открыты и пусты.

Потом он увидел что-то торчащее из-под матраса, нагнулся, потащил. Изящная сумочка, которую его дядя подарил Анне на Рождество. Он услышал ее голос: «У меня за всю жизнь не было такого замечательного подарка. Я с ним никогда не расстанусь».

Где она? В голове у Пино запульсировало. Когда она уехала – два, три дня назад? Что случилось? Она бы никогда не оставила сумочку.

Он понял, кто даст ему ответ. Бегом спустился по лестнице, тяжело дыша, подбежал к старухе:

– Что случилось с квартирой Долли? Где она? Где ее горничная – Анна?

За толстыми линзами глаза старухи показались в два раза больше обычного размера, когда холодная, довольная улыбка искривила ее губы.

– Вчера вечером забрали этих немецких шлюх, – прокудахтала старуха. – Видели бы вы, сколько из этого гнезда разврата всяких вещей вынесли. И вслух-то эти вещи назвать нельзя.

Растерянность Пино перешла в ужас:

– Куда их увели? Кто?

Синьора Пластино прищурилась, подалась вперед, разглядывая его. Пино грубо схватил ее за руку:

– Куда?

Старуха прошипела:

– Я тебя знаю. Ты один из них!

Пино отпустил ее, отступил.

– Нацист! – закричала она. – Он нацист! Здесь нацист!

5

Пино выскочил за дверь, а визгливый голос старухи раздавался за его спиной:

– Остановите его! Он предатель! Нацист! Друг немецких шлюх!

Пино бежал со всех ног, чтобы не слышать визгливых криков старухи. Наконец он остановился, прислонился к стене, чувствуя себя растерянным, оцепеневшим и испуганным.

«Анну и Доли увели», – подумал он, ощущая страх, который грозил лишить его способности думать.

Но куда? И кто мог их увести? Партизаны? Он в этом не сомневался.

Пино мог обратиться к партизанам, но станут ли они его слушать? Станут, он покажет им письмо, которое получил, когда привез Лейерса. Он порылся в карманах. Письма там не было. Порылся еще раз – ничего. Что ж, ему придется так или иначе найти командира партизан в Милане. Но без письма они могут решить, что он коллаборационист, потому что знаком с Долли и Анной, и он, таким образом, подвергнет себя опасности. Ему требовалась помощь. Ему нужен был дядя Альберт. Он найдет его, пусть тот воспользуется своими связями…

Пино услышал голоса вдалеке, которых не мог разобрать. Но крики становились громче, все больше голосов, больше неистовства, и Пино почувствовал себя еще более растерянным. По причине, которую он не мог объяснить, он бросился бежать не к дому, а на крики, словно эти голоса звали его. Он петлял по улицам, ориентируясь на громкие звуки, и наконец понял, что они исходят из парка Семпионе, из Кастелло Сфорцеско, где они с Анной гуляли в тот снежный день, когда видели воронов.

То ли с похмелья, то ли от усталости, то ли от парализующего страха при мысли о том, что Анну увели, то ли от сочетания всех трех причин он вдруг почувствовал, что теряет равновесие, будто сейчас ноги подкосятся и он упадет. Время, казалось, замедлилось. Каждое мгновение словно выпадало из реальности, как было на кладбище, откуда он забирал тело Габриеллы Роки.

Только теперь чувства Пино, казалось, отключались, сначала слух, потом вкус и осязание, наконец осталось только зрение, и он, пошатываясь, шел мимо сухого фонтана к опущенному подъемному мосту над пустым рвом к арке главного входа в средневековую крепость.

Впереди Пино двигалась толпа людей, которые прошли по мосту, а теперь протискивались через ворота. Сзади напирали все новые люди, толкали его, их лица горели от возбуждения. Он знал, что они все кричат и шутят, но не понимал ни слова, продвигаясь вперед с толпой. Он поднял голову. В сверкающем голубом небе над разбомбленными башнями снова кружили вoроны.

Пино смотрел на птиц, пока не оказался у самого входа. Потом кто-то протолкнул его внутрь на громадный, в кратерах, двор, обжигаемый солнцем, двор тянулся метров на сто до второй крепостной стены – менее высокой, в три этажа, – с бойницами, из которых средневековые лучники обстреливали врагов. На открытом пространстве между двумя крепостными стенами стало посвободней, люди спешили, обгоняя Пино, к сотням других, напирающих на вооруженных партизан, оцепивших одну четверть двора. Они стояли спиной к Кастелло Сфорцеско.

6

Пино пробирался через толпу, и чувства постепенно возвращались к нему.

Сначала обоняние – он ощутил тошнотворно-сладковатый на жаре запах плотной толпы. Потом осязание – он вновь почувствовал свои пальцы и ощутил кожей на затылке нещадный жар солнечных лучей. Потом он услышал толпу, ее улюлюканье и свист, призывы к мести.

– Убейте их! – кричали люди – мужчины, женщины и дети. – Выводите их! Пусть за все заплатят!

Люди в первых рядах увидели что-то и одобрительно взревели. Они попытались подойти поближе, но партизанское оцепление не пустило их. Но Пино было не удержать. Он использовал свою силу, рост и вес, чтобы пробраться вперед. Наконец между ним и передними зрителями оказалось не более трех человек.

Восемь бойцов в белых рубашках, красных шарфах, черных брюках и таких же черных капюшонах вышли на открытое пространство за оцеплением. На плечах у них были карабины, они остановились метрах в сорока от Пино.

– Что тут происходит? – спросил Пино у какого-то старика.

– Фашисты, – ответил тот с беззубой улыбкой и провел ребром ладони по шее.

Люди в капюшонах выстроились в линию через три метра друг от друга, они стояли в непринужденных позах, повернувшись лицом к стене внутренней крепости. Толпа успокоилась и стихла, когда дверь в дальнем левом углу двора открылась.

Прошли десять секунд. Потом двадцать. Потом минута.

– Давайте там! – прокричал кто-то. – Жарко. Выводите их!