Под чужим именем

– И ты – в их числе. Как главный режиссер сего чудного фокуса. – В притухших было, тлеющих, как догорающие в костре угли, зрачках Славы вновь сверкнул огонь.

– Ты имеешь что–нибудь против? – удивленно приподнял брови Ботаник. На губах Леонида Ивановича появилось и исчезло подобие ухмылки.

– Наоборот, – поиграл скулами беглец. – Интересно даже. Как кинофильм про шпионов. И я – в главной роли.

– Да уж, – нахмурился Сомов. – Только вот поздравлять с ее получением тебя вряд ли станут. Потому как роль тебе досталась максимально близкая к прототипу, – серьезно заметил профессор. – С той лишь разницей, что, в отличие от профессионального актера, играть ее тебе придется не восемь часов в день, в течение полугода, а круглосуточно, причем очень и очень долго. А может статься, что и всегда, – с упором на последнее, ключевое слово закончил свою «лекцию» скромный и невзрачный – для всех, кроме Славы – преподаватель немецкого языка Ленинградского государственного университета.

– У меня нет выбора, – бесцветно отозвался Слава. – Если не считать первый из предложенных тобой вариантов. Но это – полный абсурд. Я не самоубийца.

– Я не сочиняю варианты, – жестко отсек Сомов. – Я всего лишь обрисовал текущее положение фигур на игровом поле. Тебе мат на следующем ходу. Я не гроссмейстер Алехин. Возможно, есть другой… и даже третий, относительно безболезненный способ избежать гибели, – предположил профессор. – Но я, признаюсь честно, их в упор не вижу. Ентшульдиген зи мир битте, герр Корсак.

– Я – тоже. – Слава согласился с сэнсэем. – Значит, их нет. Так что дело за малым – претворить безумный план в реальность. Одна проблема… Такая перелицовка по зубам разве что органам Чека. Насколько мне известно, ты, Иваныч, ни с какого бока… Или… с какого?

– Ты прав. Насчет Чека. – Обычно ровный и мягкий, почти монотонный голос Ботаника вдруг резко надломился. Стал глуше. Тяжелее. Жестче. Словно оскалил зубы в предчувствии кровавой драки хищник. – Однако есть и другая сила. О ее существовании известно не многим… Я знаю, что ты хочешь спросить. Мол, раз уж я так ходко, без предисловий, рискнул озвучить тему с твоим перевоплощением, у меня есть кое–какие… скрытые возможности, о которых я до сих пор никогда не распространялся. Так?

– Так, – подтвердил Корсак. Чуть поколебавшись, предположил: – Эти контакты… как–то связаны с твоей жизнью на Дальнем Востоке?

Ботаник вздохнул. Молчал несколько долгих, томительных секунд. Походил по избе, затем достал откуда–то с верхней полки заваленного книгами огромного стеллажа початую пачку дорогих папирос «Герцеговина Флор», сел за стол, чиркнул спичкой о коробок и впервые за годы их с Славой знакомства закурил. Умело, без позывов на кашель, втягивая едкий дым в легкие и стряхивая пепел в тарелку с яичной скорлупой щелчком указательного пальца. Ярослав, внимательно наблюдавший за каждым движением глаз, каждым жестом, каждой переменой мимики сэнсэя, уловил, как после его напоминания о Дальнем Востоке Сомов неуловимо изменился. Погрубел, ожесточился и без того сухощавым лицом – видимо, вынужденный снова вспоминать то, о чем хотелось бы забыть навсегда. Таким напряженным, сжатым, словно упругая стальная пружина, Корсак увидел профессора впервые.

Интуиция подсказывала Славе: когда Ботаник заговорит, он услышит нечто, что заставит его взглянуть на Леонида Иваныча другими глазами.

Так и случилось.

Глава 5

– Я родился и вырос в Приморье, – щурясь от дыма, начал рассказ Ботаник, смяв гильзу дорогой папиросы. – И большую часть жизни провел во Владивостоке. В тех краях всегда было полно азиатов. Так получилось, что благодаря своему учителю я довольно быстро для европейца освоил китайский язык. Когда мне исполнилось двадцать один, как тебе сейчас, я уже окончил институт и более–менее умел махать руками и ногами. И тут меня угораздило влюбиться в одну китаянку. Мы познакомились случайно. Я увидел ее, проходящую мимо, и – все. Словно ослеп. Понял, что жить без нее не смогу. В общем, развернулся и, как идиот, потащился следом. Потом все же собрался с духом, догнал, заговорил. А она рассмеялась мне в лицо и отвечает: «Я давно вас заметила. Вначале думала, что вы – грабитель или насильник, решивший напасть на беззащитную девушку в темном переулке, а вы, оказывается, влюбились в меня с первого взгляда!» Словом, когда я проводил Линь до дома – как потом выяснилось, совершенно чужого, выбранного ею наугад – и предложил назавтра снова встретиться, она, к моему удивлению, сразу согласилась. Но с условием – я никогда не буду расспрашивать ее о семье и работе. Я, разумеется, пообещал. Мы начали встречаться, примерно раз в неделю, гулять, выбирая самые тихие, немноголюдные места, и вскоре стали близки… Я жил в маленькой квартирке с тараканами, на окраине Владивостока… Что меня сразу поразило, так это искушенность Линь – а ей было всего восемнадцать – в любовных ласках. К тому времени я, понятное дело, давно был не мальчик–колокольчик, имел опыт с девушками из института, но эта бестия вытворяла в постели такое, от чего я буквально сходил с ума. С одной стороны, мне было безумно хорошо с ней. С другой… Я ведь любил ее по–настоящему и буквально сгорал от ревности, представляя, сколько у нее было до меня любовников. А может, и сейчас есть… Несколько раз я пытался откровенно поговорить об этом, но Линь моментально пресекала «запретные» темы, грозя немедленным разрывом, если я буду слишком настойчив. Нам хорошо вместе, говорила она, так давай просто наслаждаться жизнью и ни о чем не думать… Я пытался, но это оказалось слишком трудно. Невозможно… Я понимал, что она вынуждена скрывать от меня слишком большую часть своей жизни. Чувствовал, что ее что–то – или кто–то – держит… И тогда я решился пойти ва–банк. Сделал ей предложение выйти за меня замуж и уехать на запад России, в Москву или Петербург. Или еще дальше – в Германию. Ведь я наполовину немец, дипломированный филолог, к тому же отлично знаю язык. И смогу найти в Германии хорошую работу. Я обещал, что, если она согласится, я никогда не буду спрашивать ее ни о чем. Но втайне, конечно же, надеялся, что, уехав из Владивостока, Линь расслабится, рано или поздно не выдержит и сама все расскажет. А как иначе? Как и любой на моем месте, я строил всякие догадки насчет ее тайной жизни и богатого опыта в любви и был почти уверен, что Линь – замужем. И ее муж – очень богатый человек. У нее никогда не было недостатка в деньгах. Она одевалась только в дорогую одежду. Пахла дорогой французской водой… Но мне было наплевать на ее мужа. Вообще – на ее прошлое. Я был слишком молод, страстно любил ее и хотел, чтобы мы жили вместе. Готов был понять и простить все. Неважно, с кем была девушка до тебя. Ты не имеешь права упрекать ее за прошлое. Я был согласен принять ее такой, какая она есть, со всеми ее тайнами и скелетами в шкафу. И в этом своем намерении был сам перед собой абсолютно искренен.

Сомов снова потянулся к пачке, достал папиросу, закурил.

– В тот день она не сказала ни «да», ни «нет». Попросила две недели на обдумывание… Мы не виделись ровно тринадцать дней, которые показались мне вечностью. Я потерял сон и аппетит. Круглые сутки думал только о Линь. А когда мы наконец встретились, готов был носить ее, опаздавшую на целый час, на руках от радости. И, разумеется, первым же делом спросил о ее решении. Справедливо полагая, что в случае отрицательного ответа она бы попросту не пришла на свидание и тихо исчезла из моей жизни. Ведь я даже понятия не имел, где она живет. Я ничего о ней не знал! Мы расставались все время в одном и том же месте. Еще во вторую нашу встречу я дал обещание, что не стану за ней следить. В ее удивительных навыках замечать слежку я уже имел возможность убедиться. Поэтому даже не пытался… Хотя, разумеется, сгорал от любопытства…

Ботаник шумно вздохнул и покачал головой.

– Она улыбнулась, поцеловала меня и сказала, что даст ответ вечером. В конце свидания. И мы почти сразу направились в нашу квартирку с огромной скрипучей кроватью. Помню, Линь в тот раз была особенно темпераментна, я бы даже сказал – неистова. Я наивно думал, что за три минувших месяца научился у нее всему, что касается техники ласк, испытал все нюансы плотского блаженства, какие только может подарить женщина. Я ошибался. Она так завела меня, что я тоже проникся этим безумством и впервые в жизни смог пять раз подряд… – Сомов грустно улыбнулся. – И наверняка смог бы еще столько же, но тут дверь спальни неожиданно распахнулась. На пороге стояли три огромных узкоглазых громилы, при виде которых обнаженная Линь громко вскрикнула, уронила лицо в ладони и заплакала. Я сразу догадался, что означает этот неожиданный визит и с кем мне сейчас предстоит разбираться. Я накинул на Линь простыню и приготовился к самому худшему. Из–за спин молчащих громил вышел скромно одетый китаец лет шестидесяти и, видимо, будучи отлично осведомлен о моем знании их языка, утвердительно сказал: «Значит, ты и есть тот полурусский–полунемец, с которым встречается Линь». Я молчал. «Ты хочешь, чтобы я отпустил ее насовсем?» Я сказал: «Да, хочу». Спросил, кто он такой и почему Линь скрывает от меня свою жизнь. Cтарик сказал, что Линь – дорогая профессиональная шлюха с острова Тайвань, которую, начиная с восьми лет, мастерицы плотских ласк специально учили искусству любви. Он ее купил три года назад – как куклу – во время путешествия по Китаю. И сейчас Линь – его частная собственность. Его личная вещь. Одна из пятнадцати живущих во Владивостоке любовниц. Когда же старик назвал себя, я понял, что наши с Линь дела плохи. Потому что триада – а тем более ее главари – ненавидят воров. По их законам я без спроса использовал его вещь. Значит – фактически украл ее…

– Триада? – Весь обратившийся в слух и напрочь позабывший про гудящие, порезанные ноги, Слава почувствовал, как у него засосало под ребрами. По спине пробежал холодок. – Тайное китайское общество?!

– Триада не одна. Их – десятки, если не сотни. У каждой свое название, свои знаки отличия. Свои законы. Во многом схожие. Некоторые из организаций активно действуют и за пределами Китая, в том числе и на русском Дальнем Востоке, где в те смутные времена безвластия, когда «белые» уже на все плевали, а «красные» еще не пришли, какого сброда только не ошивалось… Эти многоголовые гидры, триады, существуют многие столетия. И будут существовать еще сто тысяч лет. До Судного дня. О жестокости их всемогущих главарей, с которыми на протяжении многих поколений не могли справиться даже китайские императоры, ходят легенды. И я, как любой приморский мальчишка тех лет, был краем уха наслышан об этом тайном братстве. Но, слава богу, никогда еще не сталкивался с членами триады в реальной жизни. Тем более – с главарем. Уже потом, гораздо позже, я стал задумываться, что этот Мао вряд ли был самый большой господин в их шанхайской триаде, но где–то очень–очень близко к вершине – безусловно. Своего рода генерал–губернатор Владивостока. По крайней мере за последующие годы я лично убедился, что одно его имя, произнесенное вслух, заставляло всех без исключения городских китайцев дрожать от страха и почтения, как осиновый лист на ветру. В отличие от русских и всех остальных живущих во Владивостоке народов китайцы всегда знали, кто в доме хозяин. По крайней мере для их косоглазого племени… Господин Мао!.. Видимо, старик по моему растерянному выражению лица понял, что мне не надо растолковывать, что такое триада, с чем ее едят и чем мне грозит столь пристальное внимание с его стороны. Поэтому сразу перешел к делу. Сказал, что я – вор, потому что, согласно их законам, не имел права использовать в своих личных целях чужую собственность. За такое преступление мне грозит или смерть, или принудительная кастрация, или обривание головы налысо и нанесение на лоб позорного клейма, чтобы все прохожие знали, что я покусился на чужое имущество. Но он, господин Мао, польщен моим столь редким среди русских юношей знанием его родного языка, а поэтому готов оказать мне любезность, проявить великодушие – и предложил самому выбрать любое из трех наказаний. После чего его раскосые добры молодцы приведут приговор в исполнение. Здесь и сейчас…

Сомов ухмыльнулся. Затушил в блюдце вторую папиросу. Разогнал рукой повисшие над столом клубы дыма.

– Я взглянул на плачущую Линь, обнял ее и спросил у старика, что будет с ней. Мао сказал, что еще не решил. Или сначала отдаст ее на поругание своим людям, или просто быстро убьет. Чтобы не мучилась. Окончательное решение зависит в том числе и от меня. Сказал – и гаденько так ухмыльнулся, – вспомнил Леонид Иванович, скрипя зубами. – Шансов спастись самому и спасти Линь только с помощью грубой силы, в одиночку раскидав трех громил–телохранителей Мао, каждый из которых был весом полтора центнера, у меня, понятное дело, не было никаких, в минус двадцать четвертой степени. Эти ребята имели отличную подготовку и крепкие нервы, раз старик доверил им охрану своего драгоценного тела. Да и сам он, судя по упорно маскируемой старческими замашками живости реакций и телодвижений, в молодости прошел школу восточных видов борьбы… На крайний случай у молодцов при себе наверняка имелось огнестрельное оружие… В общем, я сказал Мао, что пусть лучше убивают. Я был почти уверен, что этого не случится. Ведь не зря же первым вопросом старика был такой – хочу ли я получить Линь насовсем? Следовательно, он готов сделать мне предложение. А для начала просто хочет проверить меня на вшивость… Услышав мой ответ, Мао кивнул. И сказал, что на другое и не рассчитывал. Потому как мой сэнсэй, Такаси Ямогата, отзывался обо мне как о крепком духом юноше, из которого в будущем может получиться хороший боец. Они даже это обо мне знали…

Профессор нахмурился. Снова потянулся было к коробке «Герцеговины Флор» и даже взял ее в руки, но в последний момент брезгливо захлопнул крышку и резким движением отодвинул папиросы.

– Мао сказал, что готов продать мне Линь за какую–то совершенно нереальную по тем временам сумму. Помню, что я тогда подумал – не из расчета или жадности, а просто так, в качестве сравнения, – что за такую кучу денег можно запросто купить три новых американских автомобиля фабрики Форда. А еще подумал, что от богатства старик потерял чувство реальности. Нашел у кого спрашивать – у студента! Мой отец к тому времени, опасаясь новой власти, отбыл в Германию, мать окончательно тронулась рассудком на почве религии и постоянно ошивалась в церкви, так что я зарабатывал на жизнь сам, служил учеником при еврейской адвокатской конторе, перебиваясь переводами с немецкого и частными занятиями для тупых школьников, которых родители во что бы то ни стало хотели пропихнуть в институт. Все деньги уходили на еду, плату за квартиру и снисходительно позволяющую покупать себе скромные подарки Линь… Я ответил Мао, что у меня нет таких денег. Но ради любимой я готов на все… Старик, видимо, только этого и ждал. Снова закивал, как китайский фарфоровый болван, и сказал, что в качестве исключения может дать мне возможность отработать названную сумму. И даже, сверх того, получить еще ровно столько же, в золотых царских червонцах. Если я согласен, то должен ответить прямо сейчас. Тогда и я, и Линь останемся живы. Он уйдет и заберет с собой девушку. С ней будут хорошо обращаться и не станут наказывать. Я смогу получить ее сразу после выполнения работы. Я, понятное дело, спросил, что мне предстоит сделать. Просто чтобы понять, по силам мне это или нет. Знаешь, что ответил Мао? «А разве это имеет значение ради спасения двух любящих жизней?» Тогда я был молодой и глупый, поэтому согласился с ним. Ради Линь я готов был вплавь добраться до Сахалина или разобрать по кирпичику весь Владивосток. Сейчас, спустя двадцать два года, я понимаю, что цена твоего личного счастья все–таки имеет значение. Но тогда все было иначе… В общем, я согласился. Даже не зная, в чем именно заключается работа, но интуитивно готовясь к самому худшему. От триады задешево не откупиться. Тогда я наивно думал, что не может быть ничего труднее, чем лишить человека жизни. Оказалось – может… Лишить человека единственного смысла жизни – куда страшнее. Впрочем, для кого как…

Леонид Иванович поднялся, подошел к стоящему на колоде у стены ведру, зачерпнул воды плавающим в нем резным березовым ковшиком, медленно выпил. Утер губы рукавом. Затем снова сел на стул, на сей раз повернув его спинкой вперед, и пристально посмотрел на своего ученика.

– Они ушли и увели с собой Линь, на которой не было лица. А вечером я направился по указанному стариком адресу. Это было настоящее змеиное логово. Там, развалившись на мягких подушках и почесывая пушистого котяру, меня ждал Мао. Он сказал, в чем заключается задание, и мои худшие опасения подтвердились. Мне предстояло любыми возможными способами проникнуть в карточный клуб Штольца, где дважды в неделю собирались крупные игроки, и убить человека с рыжими усами и родимым пятном на правой руке. А потом отрезать ему ухо и принести Мао в качестве доказательства. Все деньги, которые я найду на игровом столе, я могу забрать себе, и это будет тем самым обещанным вознаграждением, помимо освобождения Линь. Кем был этот человек, Мао не уточнил. Сказал только, что на выполнение задания у меня есть ровно две недели. Я спросил, почему именно я, двадцатилетний дилетант, должен сделать это? Почему он не пошлет в клуб кого–нибудь из своих головорезов? Старик ответил что, мол, клуб – единственное место, где можно наверняка застать этого крайне осторожного господина. Как он проникает в дом – для них до сих пор загадка. Но точно не по улице. Скорее всего, через подвал, соединенный с одним из соседних домов. Вся сложность задания в том, что клуб, где на кон ставят целые состояния, охраняется и попасть в него может только русский и только по специальной рекомендации. Китайцу туда вход заказан. А их могучая организация хоть и имеет в городе большое влияние и свою боевую группу, но по заведенному еще предками правилу сплошь состоит только из узкоглазых соплеменников, более того – исключительно земляков, выходцев из Шанхая. Просить же помощи у местных русских криминальных генералов–воров и оплачивать услуги профессионала им унизительно, а своих специалистов, могущих лицом сойти за славянина, в триаде по понятным причинам нет. Вот я и пригодился. Не только русский, но и, по отзывам сэнсэя, неплохой боец и вообще способный юноша. Поэтому мне и доверена честь привести в исполнение вынесенный триадой усатому обладателю родимого пятна смертный приговор. Сделать это можно только в игорном клубе Штольца, по вторникам и субботам, с девяти вечера до полуночи. Каким образом я получу рекомендацию одного из игроков, как проникну в дом и отправлю на тот свет усатого – при помощи кулаков, ног, оружия – неважно. Важно принести ухо… О том, что будет в случае провала, я не спросил. Мао сказал сам. Если я проникну в клуб, сумею убить усатого, но не смогу оттуда выйти живым, он отпустит Линь. Если же я сбегу из города или не успею совершить казнь в указанный Мао срок, не только Линь, но и мой сэнсэй Такаси Ямогата, и даже моя безумная, набожная сверх всякой меры мать – все они будут убиты…