Под кожей

— Что?

— У Наместника такие же оранжевые, коричневые и белые цвета и узоры, как у бабочки Монарх. Монархи питаются молочной капустой, которая делает их невкусными для птиц и других хищников. Наместники питаются ивами и тополями, а не молочной капустой. Поэтому, выглядя как Монарх, Наместник защищен, потому что птицы думают, что он будет ужасен на вкус. Он мимикрирует.

— Ладно, да. Я понимаю. Притворяйся, пока не получится, верно? — Она кивает, обгрызая ногти. — Я никогда не представляла тебя девушкой-бабочкой. Вообще никогда.

— Я полна сюрпризов. — Я слегка подталкиваю ее плечом. — Ты сильная. Ты уже это доказала. Пришло время удивить себя.

Арианна колеблется, затем поднимает кружку с горячим шоколадом и делает глоток. Обычный, нормальный глоток. Потом еще один. Ее лицо бледное, но она продолжает пить.

— Хорошо. Хорошо, я буду.

— А что еще?

— Еще?

— Да. Что еще ты хочешь для себя, от чего отказалась ради кого-то другого?

Она молчит долгое время. Я начинаю думать, что Арианна не собирается отвечать, когда она наконец говорит.

— Я не хочу идти в колледж.

— Серьезно? По-настоящему?

— Не так, как хотят мои родители. Я не хочу идти в медицинскую школу. У меня нет ни малейшего желания быть врачом. Я хочу быть су-шефом или кондитером, например, в шикарном ресторане на открытом воздухе, на берегу моря. Я изучала все эти замечательные кулинарные школы в Чикаго.

— Звучит идеально для тебя.

Она качает головой.

— По словам моих родителей, это все равно что пожертвовать своим будущим. Моя мама просто взбесится.

— Она переживет. И ты тоже.

— Вопрос спорный. — Арианна смотрит на меня, ее глаза внезапно становятся яркими. — Ты можешь пойти в Чикагский институт искусств. Ты так хорошо рисуешь, я уверена, что ты поступишь. Мы могли бы снять самую маленькую однокомнатную квартиру на Мичиган-авеню, где спальня одновременно служит гостиной, а ванная комната размером с телефонную будку. Мы могли бы жить вместе.

И вот так передо мной разворачивается будущее, которое я почти вижу и чувствую. Оно действительно может стать реальностью. Светлое, блестящее, даже слишком сияющее, чтобы на него смотреть.

Арианна делает несколько маленьких глотков горячего шоколада.

— Вот. Я выпила половину. Это… это все, что я могу сейчас сделать. — Ее рука дрожит, когда она ставит кружку на ковер.

— Довольно хорошо, на первое время. Ты чувствуешь себя нормально?

Она кивает, прижимая руки к животу.

— Да. Вполне.

Я делаю глубокий вдох. Чикаго не так далеко. Я могла бы приезжать домой каждые выходные, проверять мальчиков, убеждаться, что с ними все в порядке.

— Твоя идея с большим городом. Не самое худшее предложение, что мне доводилось слышать.

Ее лицо расплывается в улыбке.

— Давай сделаем это. — Она колеблется, наклоняет голову, глядя на меня. — Но ты не можешь остаться такой. Твой гнев как будто сжигает тебя изнутри.

— Глубокие слова, Королева Красоты. — Но мы обе знаем, что она права. Я не хочу быть такой. Я знаю это сейчас. Я хочу света, который дает Лукас, и тепла, что несет Арианна со своим спокойным, ровным, надежным, нежным «я». Я хочу света, и жизни, и смеха. И чего-то похожего на любовь.

Я хочу будущего, которое Арианна нарисовала для меня, будущего художественной школы в большом городе с небоскребами, возвышающимися надо мной, с огнями и звуками. С квартирой-студией, с кем-то, к кому можно вернуться и разделить все это, кто знает все мои темные уголки и все равно меня любит. Я хочу будущего, где создам новую себя, новую жизнь, но мои связи с домом, с моими братьями останутся по-прежнему прочными как сталь. Я хочу всего этого. Мне нужны эти вещи, как кислород после того, как я чуть не утонула.

Арианна наклоняется ближе. Я вижу все ее несовершенства, трещины на макияже, впадины под глазами.

— Ты самый сильный человек, которого я знаю. Ты зашла так далеко не для того, чтобы сейчас оступиться.

— Что это вообще значит? Ты говоришь, как герой фильма «Жизнь после школы».

— Ты прекрасно знаешь, что это значит. Тебе нужно найти все необходимые ответы, даже если они — из разряда самых пугающих.

Мое дыхание застревает в горле.

— И что дальше?

— А потом, ты пойдешь дальше. И найдешь способ простить.

— Я не знаю… не знаю, смогу ли. Я имею в виду, понимаю, что это часть твоей религии и все такое. Но это не для меня. Как я могу простить? После всего? — Я ненавижу обоих своих родителей. Но больше всего я ненавижу себя. Как может такое яркое, блестящее слово, как прощение, вписаться во всю эту тьму?

— Прощение — это не значит, что человек, причинивший тебе боль, срывается с крючка. Это не значит, что не будет никаких последствий или что ты должна снова с ним начать общаться. Это значит отпустить его, освободить себя. Чтобы ты могла жить спокойно, а не с горечью, ненавистью и обидой — всеми теми токсичными вещами, которые разрушают нас.

— Отпустить, — повторяю я.

Она перебирает пальцами кружевной край своего пледа.

— Но важнее — простить себя. Типа, благодать прямо здесь, ждет, когда мы ее примем.

Я закатываю глаза.

— Ты уверена, что не хочешь стать пастором, как твой отец? Потому что говоришь так, будто проповедуешь.

Тем не менее я слышу каждое ее слово.

Как будто дневной свет давит на кожу моих век. Все, что мне нужно сделать, это открыть глаза.

Я просто должна вспомнить, как.

Глава 38

— Мне очень жаль, — говорит тетя Элли. Она стоит в дверях моей комнаты и смотрит на меня, прикрыв глаза капюшоном.

Мое сердце сжимается в груди. Становится трудно дышать. Это первый понедельник рождественских каникул. Мальчики в своей комнате играют в приставку. Я должна была наверстать все домашние задания, которые пропустила в этом семестре. Вместо этого сижу на кровати и смотрю на свою стену с рисунками бабочек, пока глаза не заслезятся.

— Что случилось?

Тетя Элли только что вернулась из здания окружного суда, где проходило судебное заседание по маминому делу.

— Она не сказала ни одного плохого слова против Фрэнка, ничего. Защита мало что могла сделать.

— Просто скажи. — Мой голос звучит глухо в моих собственных ушах.

— Судья дал ей тридцать лет.

Мой взгляд падает на бабочку железного цвета из Великобритании, Большая голубая. Похожая на гусеницу, она выделяет из своих желез приятный запах медовой росы, чтобы привлечь муравьев-рабочих. Муравьи-рабочие переносят гусеницу в свою колонию и кладут ее прямо в гнездо с личинками. Гусеница выделяет сладкую медовую росу, которую так любят взрослые муравьи, и одновременно пожирает муравьиные яйца и личинки для собственного пропитания. В некоторых случаях она съедает так много муравьиных детенышей, что вся колония разрушается. Муравьи жертвуют своим потомством до полного уничтожения.