Под крылом земля

Чем больше узнавал я майора, тем сильнее убеждался, что помыслы его ограниченны.

Я часто вспоминал короткий разговор майора с Истоминым на юбилейном вечере.

— Давай по единой, Виктор Михайлович, — предложил Сливко, наливая коньяк. — За тех кто принес полку славу!

— Конечно, конечно, — сказал Истомин смущенно: он не участвовал в боевых операциях полка. Однако, прежде чем выпить, заметил: — Старая слава на новую опирается.

Майор, опрокинув в рот рюмку, спросил с усмешкой:

— О какой, собственно говоря, новой славе идет речь, капитан?

— О военной, конечно.

— Военная слава родится на войне. — Сливко встал. Ордена его веско звякнули.

Поднялся и командир эскадрильи. Медаль «За победу над Германией» одиноко висела на его груди.

— Советую, майор, забыть эту философию, — проговорил он твердо, — Должен сказать вам…

— Можешь не продолжать, — перебил Сливко. — Не проявляю, в общем, интереса к опыту других, не рассказываю, в частности, о своем. Это мне, собственно говоря, уже сообщали. Что еще?

— Одно из двух. Или честная, в меру своих сил, работа или пенсия.

Сливко дернулся.

— Почему плохо летают летчики вашего звена? — продолжал Истомин, глядя на майора в упор.

— Рожденный ползать, летать не может. «Ну, нет! — думал я. — Мы можем летать».

Я, по совету Истомина, стал обращать больше внимания на теорию, читал специальную литературу, делал выписки. После получения задания, как и прежде, залезал в кабину и мысленно проделывал те упражнения, какие нужно будет выполнить в воздухе, старался найти самый правильный вариант.

Вот и сейчас, получив задание, я проверил стрелковое и бомбардировочное вооружение, техническое состояние авиабомб, потом вычертил глиссаду пикирования, сделал расчеты бомбометания.

В воздухе рассыпалась ракета.

— От винта! — командую я.

Шипит сжатый воздух в цилиндрах двигателя, пищит вибратор, самолет вздрагивает, встряхивается, как огромная птица. С острой кромки крыла срываются капли росы, и вот уже винт чертит в воздухе серебряный круг.

Я выбрасываю руки в стороны. Это сигнал Мокрушину, чтобы отнимал от колес колодки.

Умственная гимнастика не прошла бесследно. Бомбил и стрелял я в этот день хорошо.

С какой радостью докладывал я командиру эскадрильи о выполнении задания!

— Ну что ж, Простин, теперь я вижу, что из вас может получиться охотник-снайпер, — спокойно сказал Истомин. — Со временем включим вас в группу.

Как я был благодарен Истомину! Мне хотелось пожать ему руку, поблагодарить за ободрение.

— Когда же это произойдет?

Я все теребил ремешок планшета, и он оборвался.

— Ну, если вам некуда девать силу, придется поторопиться, — улыбнулся Истомин. — А то вы все обмундирование попортите! В общем, через полгодика мы вернемся к этому разговору. Продолжайте совершенствоваться, все зависит от вас.

— Есть продолжать совершенствоваться!

В тот же день я пробрался в стрелковый класс и с завистью смотрел, как молодые снайперы работали на стрелковом тренажере. Тренажер этот находился в стадии освоения, заниматься на нем пока разрешали только снайперам.

Окна в классе были завешены одеялами, стоял полумрак. В широкой кабине тренажера, напоминающей кабину летчика, сидел снайпер. На небольшом возвышении сзади кабины за пультом управления расположился руководитель тренажа — капитан Кобадзе.

На летчике — шлемофон, на руководителе — наушники. Переговариваются они между собой, как подобает в воздухе, — по радио.

Руководитель тренажа говорил:

— Летчик Приходько, вас наводят на самолет противника. Определите его тип, согласно этому подготовьте прицел к работе и ведите огонь на уничтожение. Учтите, в боекомплекте у вас осталось всего сорок снарядов.

— Понял, — ответил летчик.

Кобадзе включил тумблер. На большом экране, натянутом перед кабиной летчика, появился маленький серебристый силуэт самолета противника.

— Вижу одну «Канберру», — доложил Приходько.

Вот он устанавливает прицел согласно размеру истребителя, посылает вперед сектор газа, то есть как бы увеличивает скорость, и самолет на экране начинает расти в размерах — приближаться.

С помощью рулей, установленных в кабине, летчик направляет «свой самолет» в сторону противника. Он должен поймать «Канберру» в сетку прицела. Летчик нажимает на гашетку управления огнем. Слышатся щелчки, имитирующие стрельбу. На экране возникают красные точки в тех местах, куда попадают «снаряды».

— Молодец, Семен! — кричат снайперы, видя, что красные точки появляются на силуэте самолета.

— Прошу не шуметь, — говорит капитан. Он внимательно следит за действиями Приходько. Над прицелом имеется отражатель, с помощью которого руководитель видит фактическое прицеливание летчика. Специальные приборы на пульте показывают, правильно ли летчик произвел прицеливание.

И вдруг красные точки вышли из цели, они уже мелькают сбоку самолета. Эх, конец смазал! А вот и совсем прекратились щелчки — боекомплект расстрелян. Спустя секунду остановилась и цель. Руководитель нажал кнопку на пульте, и самолет стал уменьшаться до первоначального размера.

Кобадзе объявил:

— Летчик Приходько цель поразил. Но сбил ли он ее, неизвестно. Основная ошибка Приходько: ему не удалось удержать приближающийся самолет в прицеле до конца стрельбы. Следующим будет стрелять лейтенант Пахомов.

С лавки поднялся долговязый летчик, пошел к тренажеру. Приходько вылез из кабины.

Мне хотелось встать и громко объявить всем, что меня тоже скоро включат в группу снайперов и я буду заниматься с ними. «Какое мальчишество!» — думал я. Но сказать очень хотелось, и я едва-едва не похвастался.

На соседнем самолете пробовали мотор, и я приоткрыл рот, чтобы ослабить звуковое давление на уши.

Мотор перестал рычать, «закашлялся» и остановился. Щелкнул замок кабины, послышался глухой стук сапог о плоскость. Механик срывающимся баском стал докладывать кому-то, называя его инженер-майором.

«Уж не Одинцов ли?»

— Не знаю, готов ли самолет к боевому вылету, и вам не верю, — зазвучал сдержанный глуховатый голос Одинцова. — Сколько оборотов сбрасывает мотор на левое магнето?