Под крышами Парижа

После обмена записками меня навещает Александра. Она по самые уши в католичестве и еще дальше… Ее влечет сатанизм. Она говорит о магии, черной и белой, о розенкрейцерах, суккубах и инкубах, о черной мессе…. О, знает она все это назубок, ей известны все слова, и держится она при этом так серьезно, что я готов поверить, что она повредилась в уме.

Теперь она решила, что ей нужно разузнать что-то о некоем канонике-расстриге, который якобы собрал вокруг себя группу дьяволопоклонников и здесь, в Париже, празднует черную мессу. От него, слыхала она, женщины вроде бы получают способность к инкубату! А было б так чарующе ложиться спать – и тут тебя навещает, скажем, Байрон или какой-нибудь мужчина, кто, из соображений приличий и т. д. и т. п., иначе неприступен.

И она в эту ахинею верит! Она прочла тонны книг на эти темы, говорит она мне, и ее исповедник на нее очень сердит. Знаю ли я, к примеру, интересуется она, что по всему свету разбросано больше двадцати семи известных обществ, члены которых посвятили себя поклонению Антихристу? Она говорит о чарах и заклинаниях, о лихорадках и разных недугах, что передаются гипнозом и духами. Черт, ее послушаешь, так можно подумать, она каждую ночь якшается с привиденьями и гоблинами. Речь заходит даже об алхимии… у нее в голове выстроены целые списки великих факиров всех времен, и мне сообщают, что в одной только Франции по ночам горят печи двадцати семи преобразователей свинца в золото.

Женщину в таком состоянии ебать невозможно. Я б лучше завалил какую-нибудь пизду из психушки. По правде говоря, я рад от нее избавиться, и, когда она уходит, меня не покидает озноб, что она по себе оставила. Меня беспокоят не бесы и не лярвы.

Свою лепту в мою неделю вносит Лапуся. Она и Питер! Богатый американец, которого Лапуся пыталась захомутать, выражает пожелание познакомиться с какими-нибудь любыми другими американцами, живущими в Париже… он скучает по дому и подвержен тому заболеванию, от которого туристы чувствуют, будто человек, побывавший где-нибудь не дальше двух тысяч миль от их родного дома, им брат и, значит, его следует доставать и засирать своей экспансивностью и доверием. Вот Лапуся его и приводит.

Он не такой геморрой, какого я ожидал… возможно, потому, что и он, и пизда его в приподнятом настроении…. они совершили гран-тур по окрестным барам. Да и не такой он старый… почему не завалил Лапусю раньше, не очень понятно….. она уже в отчаянии…. Сидит у него на коленях и ерзает ради него жопой, прямо у меня на глазах, но лучшее, что он может ей уделить, – щипок, а потом болтает себе дальше.

Похоже, Лапуся настроилась: либо сегодня, либо никогда… она так давно пыталась его заполучить, сделала почти все, что в ее силах, разве только не попросила его впрямую ввинтить ей. Она принимается дразниться… вскоре уже трется о его плечо своими буферами, о его колено ляжкой… Боже, я вижу все, что ей есть предъявить, и, пока ее «Генри» там сидит и рассуждает о том, как Париж, должно быть, выглядел в Средневековье, у меня такой хер, что хоть на выставке показывай.

На еблю она нарывается так же открыто, как телка весной… и, по мне, так ей хотелось ебаться ради самой ебли, не только чтобы привязать к себе Генри. О, сука она знатная, тут никаких сомнений быть не может… ни разу не беспокоит ее то, что происходило здесь давеча ночью… позвонила назавтра, спросила, как я себя чувствую! А вот Анна… эта уползает и прячется на день или пару недель и только потом вылезает снова хвост свой показать….

Затем звенит мой колокольчик, и это Питер. Он приехал из деревни с фермером, и у него письмо от Тани, которое она не могла отправить почтой, потому что за ней там, куда их упрятала Александра, плотно следили. Я не могу взять письмо и прогнать Питера просто так… раз уж он в такую даль приехал. Он заходит… и как же загораются глаза у Генри, когда он упирает взгляд в этого хорошенького мудачка! Бля, да он бы свалил Лапусю жопой прямо на пол… он уже даже не притворяется, будто слушает, что она говорит.

Питер тут же подхватывает мысль. Садится и давай кокетничать… ему только кружевного платочка недостает, обмахиваться. Вот же маленький хуесос! Богатый американец Лапуси околдован… Дает ему бокал вина и машет крылышками с первой искрой жизни за весь вечер. Затем они с Питером садятся и просто пялятся друг на друга.

Лапуся сидит подле меня на тахте. Быть может, предлагает она саркастично, Генри с мальчиком станет лучше, если мы их оставим наедине! Почему б им попросту не обняться? Сперва ее трясет от злости, а затем все начинает ее развлекать. Она выступает и прямо заявляет Генри, что все это – скверный анекдот… что она пыталась привязать его и женить на себе. А тут оказывается, он хочет не ее, а хорошенького мальчика! Должно быть, она больше напилась, чем по ней видно… и ее точно от всего этого тошнит. Будь я на месте Генри, я б завалил ее себе на колени, спустил штанишки и хорошенько отшлепал по заднице. Но и он считает, что это забавно… эта парочка сидит и смеется и выпивает за это по бокалу вина, а Питер заливается румянцем и выглядит хорошеньким.

– А чего ты… ох, чего б ты там не делал? – спрашивает Лапуся у Генри. – Отвел его в спальню… Алф не станет возражать. Но мне бы хотелось посмотреть, хоть знать буду, что у него есть такого, чего нет у меня.

Питер болтает длинными руками, свесив их с подлокотников кресла. Ему удается выглядеть растерянным и возмущенным… такого я за ним ни разу не подмечал. Генри хмурится… быть может, думает, что Лапуся как-то чересчур неотесанна… но эти суки могут быть гораздо неотесанней. Вдруг Лапуся поддергивает на себе юбки и показывает нам свою мохнатку. Как будто слепящим светом окатили, когда она в тебя этой штукой целит. Она ее чуть ли не швыряет Генри в рожу.

Почему, интересно ей знать, с этой штукой что-то не так? Он что, видит, как в ней черви ползают, она позеленела или воняет? Если она не лучше мальчуковой сраки, елду совать, она ее съест… а если ему круглую дырку подавай, так и у нее очко имеется!

Но она допускает ошибку, козыряя этой бонн-буш перед Питером. Он смотрит на нее, нюхает и сует внутрь один свой длинный палец, не успевает Лапуся заметить, что происходит. Генри считает, что и это смешно, но, когда Питер обхватывает руками задницу Лапуси и целует ее в шахну, он вздрагивает от неожиданности так же, как и пизда.

Лапуся быстро опускает юбку и строго осведомляется, что этот красавчик такое… рыба или мясо? И то и другое, сообщаю ей я, и она качает головой. С какими же извращенцами я вожу знакомство.

Генри хочется развлечься хорошенько. Он тут вдали от дома и в кои-то веки, говорит он нам, может поступать, как его душе угодно. Так не устроить ли нам ночку? Мы тут все друзья, знаем, что такое весь этот мир и т. д. и т. п., он вполне себе пускается философствовать по такому поводу. Наконец оборачивается к Лапусе. Если она будет покладиста, он ей все компенсирует. Лапуся велит ему засунуть деньги себе в жопу… но причин, по которым нам не стоит повеселиться, нет.

Я не так уверен, что мне хочется спускать штаны в присутствии этого Генри… но со мной он себя ведет достаточно прямо. Я решаю, что его интересуют только такие, как Питер. В этом смысле он очень похож на Эрнеста, только тот вот тоже, пиздой ушибленный.

Ему надо кое в чем признаться, Генри этому. Поскольку он знаком с Лапусей, то часто думал, какова она, когда ей ввинчивают… о да, он раздумывал о том, чтоб ее выебать, но женщины его попросту больше не распаляют, как это бывало раньше! Но ему бы хотелось посмотреть, как ее завалят. Такое видеть вообще довольно просто… во всех борделях Парижа есть подглядки… но он никогда не видел за этим занятием приличную девушку, какую-нибудь свою знакомую.

Мля, не собираюсь я этого богатого мерзавца развлекать! Но у меня эрекция, похоже, уже стала постоянной приблудой, и если я не выебу Лапусю, вероятно, потом мне придется платить какой-нибудь шлюхе… Я притягиваю ее себе на колени, когда она проходит мимо. Задрав юбку, она пристраивается жопкой к Джону Четвергу, чтоб я ее потискал.

Лапуся так же готова улечься, как я – ей заправить… бедра у нее горят и между ними сок. А ее кущи…. прямо-таки первоначальная неопалимая купина… Щекоча ей фигу, я себя чувствую человеком, который того и гляди обмакнет палец в горшок раскаленного свинца. Она раздвигает ноги, и по комнате разливается эта роскошная вонь пизды.