Под Куполом. Том 2. Шестое чувство

– Прекратите, прекратите, прекратите его бить! – Голос доносился из далекого далека, но Барби не сомневался, что принадлежит он жене Расти. – Он лежит, разве вы не видите, что он лежит?

Вокруг в сложном танце двигались ноги. Кто-то наступил ему на задницу, споткнулся, крикнул: «Твою мать!» Барби пнули в бедро. Только происходило это где-то далеко. Возможно, потом бедро разболится, но пока все было не так уж плохо.

Чьи-то руки схватили его и привели в вертикальное положение. Барби попытался поднять голову, но потом понял, что лучше позволить ей висеть. Его потащили к камере в конце коридора, зеленые плиты скользили под ногами. Что там сказал Дентон наверху? «Твои апартаменты ждут».

Но я сомневаюсь, что горничная положила на подушку мятную конфетку, подумал Барби. Впрочем, его это не волновало. Он хотел остаться один, чтобы зализать свои раны.

У двери в камеру кто-то приложился ногой к его заду, чтобы придать ему дополнительное ускорение. Барби бросило вперед, он выставил перед собой правую руку, чтобы не врезаться лицом в зеленую стену из шлакоблоков. Попытался поднять и левую, но она оставалась онемевшей ниже локтя. Впрочем, ему удалось защитить голову, и это радовало. Он ткнулся правой рукой в стену, отшатнулся, вновь упал на колени, на этот раз рядом с койкой, словно собирался произнести молитву перед сном. За его спиной с грохотом закрывалась сдвижная дверь-решетка.

Барби оперся руками о койку и поднялся, левая рука начинала слушаться. Повернулся и увидел уходящего Рэндолфа – сжатые кулаки, опущенная голова. За его спиной Дентон поправлял повязку на голове Сирлса, тогда как сам Сирлс смотрел на Барби (ярость его взгляда приглушали очки, чуть съехавшие с носа). За мужчинами, почти у лестницы, стояли женщины, на лицах обеих читались ужас и растерянность. Линда Эверетт побледнела еще больше, и Барби подумал, что ее глаза блестят от слез.

Он собрал всю волю в кулак и обратился к ней:

– Патрульная Эверетт. – Она подпрыгнула от неожиданности. Раньше называл ее кто-нибудь «патрульная Эверетт»? Если только школьники, когда она регулировала переход через дорогу – вероятно, исполняла самое сложное поручение, какое давали копу с частичной занятостью. Во всяком случае, до этой недели. – Патрульная Эверетт! Мэм! Пожалуйста, мэм!

– Заткнись! – рявкнул Фредди Дентон.

Барби не обратил на него ни малейшего внимания. Он думал, что вот-вот лишится чувств, во всяком случае, рухнет, но пока держался на ногах.

– Попросите вашего мужа осмотреть тела! Особенно миссис Перкинс! Мэм, он должен осмотреть тела! В больницу они не попадут! Ренни этого не допустит…

Вернулся Питер Рэндолф. Барби увидел, чт'o он снял с ремня Фредди Дентона, и попытался прикрыть лицо руками, но те оказались слишком тяжелыми.

– Достаточно, сынок. – Рэндолф просунул между прутьями решетки баллончик с «Мейсом» и нажал на клапан.

13

На середине изъеденного ржавчиной моста Блэк-Ридж Норри остановила велосипед и посмотрела куда-то вперед.

– Нам бы не останавливаться, – заметил Джо. – Надо использовать оставшуюся часть дня.

– Я знаю, но посмотри. – Норри указала, куда надо смотреть.

На другом берегу, под крутым склоном и на сухой глине, появившейся на том месте, где до возникновения Купола текли воды Престил-Стрим, лежали четыре дохлых оленя: самец, две самки и однолетка. Все крупных размеров. Лето в Милле выдалось хорошим, и олени нагуляли вес. Джо видел облака мух, которые роились над трупами, даже слышал их сонное жужжание. В обычный день его перекрыл бы шум бегущей воды.

– Что с ними случилось? – спросил Бенни. – Ты думаешь, причина в той штуковине, которую мы ищем?

– Если ты говоришь о радиации, не думаю, что она убивает так быстро, – сказал Джо.

– Если только это не очень сильная радиация. – В голосе Норри слышалась тревога.

Джо указал на стрелку счетчика Гейгера:

– Возможно, ты права, но радиация не очень сильная. Даже если стрелка пройдет всю красную зону, не думаю, что этого хватит, чтобы убить такое большое животное, как олень, за три дня.

– Самец сломал ногу, это и отсюда видно, – поделился своими наблюдениями Бенни.

– Я уверена, одна из самок сломала две. – Норри прикрывала глаза рукой. – Передние. Видите, как они вывернуты?

Джо подумал, что самка умерла, пытаясь выполнить какой-то сложный акробатический кульбит.

– Думаю, они прыгнули, – предположила Норри. – Прыгнули с берега, как прыгают те похожие на крыс зверушки.

– Лемоны, – подсказал Бенни.

– Лемминги, куриные мозги, – поправил его Джо.

– Пытаясь от чего-то убежать? – спросила Норри. – Поэтому они прыгнули?

Ни один из мальчиков не ответил. Оба выглядели моложе, чем неделей раньше, как дети, которых заставляют слушать у походного костра очень уж страшную историю. Все трое стояли у велосипедов, глядя на мертвых оленей и слушая монотонное жужжание мух.

– Пошли? – предложил Джо.

– Думаю, это наш долг. – Норри перекинула ногу через раму, но поставила на землю.

– Точно. – Джо уселся на свой велосипед.

– Олли, это еще одна передряга, в которую ты меня втянул, – сказал Бенни.

– Что?

– Не важно. Поехали, мой брат по духу. Поехали.

Добравшись до дальнего края моста, они увидели, что ноги сломаны у всех оленей. Однолетка раздробил череп, вероятно, ударившись о валун, который в обычное время скрывала вода.

– Включи счетчик Гейгера, – предложил Джо.

Норри включила. На этот раз стрелка заплясала у +75.

14

Пит Рэндолф достал старый диктофон из одного из ящиков стола Герцога Перкинса, проверил его, убедился, что батарейки не сели. Когда вошел Ренни-младший, Рэндолф нажал на кнопку «ЗАПИСЬ» и поставил маленькое изделие «Сони» на край стола, где молодой человек мог его видеть.

Последний приступ мигрени Младшего практически сошел на нет. Лишь левая сторона головы чуть гудела, и он чувствовал себя совершенно спокойным; они с отцом отрепетировали показания, и Младший знал, что ему говорить.

«Это чистая проформа, – объяснил Большой Джим. – Пустая формальность».

Так оно и вышло.

– Как ты нашел тела, сынок? – Рэндолф откинулся на спинку вращающегося стула. Все личные вещи Перкинса он убрал в шкаф, стоящий у боковой стены. Теперь, после смерти Бренды, полагал, что выкинет их на помойку. Личные вещи могли представлять какую-то ценность только для родственников.