Под маской, или Сила женщины

— Джеральд, ты мне нужен, прошу, останься! — воскликнула она.

— Я свою роль сыграл — больше никаких трагедий. — И он удалился прежде, чем она успела попросить или приказать.

Она ничего не могла поделать, кроме как остаться и исполнить свой долг, — в противном случае придется предъявить свою ревность алчным взглядам снаружи. Некоторое время она крепилась, однако смотреть, как кузен склоняется над стулом, который она недавно покинула, и болтает с занявшей его гувернанткой, оказалось ей не по силам, и она отправила одну из девочек с сообщением к мисс Мюир.

— Я прошу прощения, но мисс Бофор хочет, чтобы вы сыграли королеву Бесс, потому что вы здесь единственная дама с рыжими волосами. Согласитесь? — прошептало дитя, даже и не подозревавшее, сколько яда сокрыто в этих словах.

— Да, душенька, с радостью, пусть я и не обладаю статью ее величества, равно как и красотой, — сказала Джин и невозмутимо поднялась, хотя оскорбительные слова ее задели.

— А Эссекс вам не нужен? Я уже в костюме, — произнес Ковентри, с тоскливым видом провожая мисс Мюир к двери.

— Нет, мисс Бофор сказала, чтобы вы не приходили ни в коем случае. Вас обоих ей не нужно, — решительно объявило дитя.

Джин бросила на Джеральда многозначительный взгляд, пожала плечами и ушла, улыбаясь своей странной улыбкой, Ковентри же принялся мерить коридор шагами в смятении, которое заставило его забыть обо всем до того момента, когда толпа развеселившейся молодежи отправилась ужинать.

— Пойдем же, принц Чарли, отведи меня в столовую и сыграй влюбленного столь же очаровательно, как и час назад. А я и не подозревала, что в тебе кроется такой пыл, — сказала Белла, беря его под руку и помимо его воли увлекая прочь.

— Не говори глупостей, дитя. А где… Люсия?

Он и сам не понимал, почему так и не выговорил имени Джин и заменил его другим именем, он вдруг оробел от мысли, что придется сказать хоть что-то о ней; и, хотя ее нигде не было видно, он не стал про нее спрашивать. Подошла кузина, которой очень шел классический костюм, но Джеральд ее будто и не заметил, а когда веселье достигло апогея, тихонько выскользнул из столовой выяснить, где мисс Мюир.

Он нашел ее в одиночестве в пустой гостиной и до того, как что-либо сказать, остановился понаблюдать. Поза ее и выражение лица поразили его в самое сердце. Она устало откинулась на спинку просторного кресла, которое по ходу представления использовали как трон. Она так и не сняла королевского платья, сбросила лишь корону, и светлые волосы теперь падали ей на плечи. Смесь возбуждения и утомления делали ее блистательной, богатое платье ей удивительно шло, а атмосфера праздной роскоши превратила скромную гувернантку в очаровательную даму. На бархатные подушки она облокотилась так, будто привыкла к подобным опорам, с украшавшими ее драгоценностями она играла столь непринужденно, будто привыкла носить их от рождения, в позе ее читалась пренебрежительная грация, а на лице смешивались гордость и задумчивость, будто она размышляла о чем-то радостно-грустном.

Увидев ее сейчас, всякий бы понял: она высокого рода. Бедная девушка, сколь тягостным бременем должна быть для нее зависимость от других! Интересно, о чем это она так сосредоточенно думает? И, прежде чем заговорить, Ковентри не отказал себе в удовольствии посмотреть на нее подольше.

— Принести вам поужинать, мисс Мюир?

— Поужинать! — воскликнула она, встрепенувшись. — Кто ж станет думать о плоти, когда душа… — Тут она осеклась, сдвинула брови и с тихой усмешкой добавила: — Нет, благодарю вас. Мне нужна лишь одна вещь: добрый совет, а о нем я не решаюсь попросить.

— Почему?

— У меня нет такого права.

— У всякого есть право просить о помощи, особенно если слабый обращается к сильному. Я могу вам помочь? Поверьте, свои скромные услуги я предлагаю от всей души.

— Ах, вы просто забыли! Это платье, заемное великолепие этих драгоценностей, свободомыслие нынешнего веселого вечера, ваша романтическая роль — все это скрыло от вас горькую реальность. Я на миг перестала быть прислугой, и вы на миг отнеслись ко мне как к равной.

Она говорила правду, на этот миг он действительно обо всем забыл. Нынешний ее мягкий укоряющий взгляд тронул его, недоверие растаяло под напором нового шарма, и он ответил с подлинным чувством, которое читалось в глазах и в голосе:

— Я отношусь к вам как к равной, потому что мы действительно равны. Предлагая вам помощь, я предлагаю ее не гувернантке своей сестры, а дочери леди Ховард.

— Кто вам об этом сказал? — требовательно спросила она, выпрямляясь.

— Дядюшка. Не упрекайте его. Одно ваше слово — и больше об этом никто не узнает. Вы сожалеете, что он мне открылся?

— Да.

— Почему?

— Потому что я не позволю себя жалеть! — Глаза ее сверкнули, она воинственно взмахнула рукой.

— Ладно, если мне не позволено жалеть ни в чем не повинную душу, которой выпала тяжкая доля, позвольте мне восхититься отвагой, с которой она встречает все жизненные неурядицы и покоряет мир, завоевывая уважение и почтение всех, кто видит и ценит эту отвагу?

Мисс Мюир отвернулась, вскинула руку и поспешно ответила:

— Нет, только не это! Не проявляйте доброты, она разрушает единственную преграду, которая все еще стоит между нами. Вернитесь к прежней холодности, забудьте, кто я такая, позвольте мне идти своим путем — путем безвестной женщины, не знающей сострадания и любви!

Голос ее дрогнул, она уронила голову на руку. Что-то в этих ее словах покоробило Ковентри и принудило его выговорить едва ли не грубо:

— Не нужно меня бояться. Люсия вам скажет, что я настоящий айсберг.

— Люсия скажет неправду. У меня есть роковой дар — читать человеческие души; я вас знаю лучше, чем она, и я вижу… — Она умолкла.

— Что именно? Скажите, чтобы я поверил в ваш дар! — взмолился он.

Она повернулась, устремила на него взгляд столь пристальный, что он даже съежился, а потом с расстановкой произнесла:

— Подо льдом я вижу пламя и предупреждаю вас: остерегайтесь, там может оказаться вулкан!

Ковентри на миг замер, обдумывая ее слова. Дело в том, что она первой смогла разглядеть скрытое пламя в душе, слишком гордой для того, чтобы сознаваться в нежных порывах, в устремлениях, которые так и будут дремать, пока их не пробудит некий властный голос. То, как сухо и даже строго она пресекла его попытки к сближению, лишь добавило ей привлекательности; в словах ее не было ни презрения, ни высокомерия, только затаенный страх, усиленный тем, какие страдания уже принесли ей попытки быть искренней. И тут он вдруг произнес порывисто:

— Вы правы! Я не таков, каким кажусь. Праздность и безразличие — всего лишь маска, под которой я скрываю свою подлинную суть. Я мог бы стать таким же страстным, энергичным и целеустремленным, как Нед, будь у меня цель в жизни. Но ее у меня нет, а потому вы совершенно правы: я достоин жалости и презренья.

— Я никогда такого не говорила! — горячо воскликнула Джин.

— Может, и не говорили, но это читалось в вашем взгляде и ваших мыслях, хотя вы и не произносили столь резких слов. Я это заслужил, но теперь все изменится. Я начинаю избавляться от позорной лени, я мечтаю о труде, который сделает меня мужчиной. Как, вы хотите уйти? Я наскучил вам своими признаниями. Прошу прощения. Я впервые открыл свою душу — пусть этот случай станет последним.

— О нет, нет! Для меня честь выслушать ваши слова, но как по-вашему: разумно ли, порядочно ли делиться вашими надеждами и упованиями именно со мной? Разве мисс Бофор не имеет приоритетного права на ваши откровения?

Ковентри отстранился с выражением крайней досады на лице, ибо звук этого имени напомнил ему многое из того, что он с удовольствием бы забыл в порыве волнения, которое было ему в новинку: любовь Люсии, прощальные слова Эдварда, собственную сдержанность, которую он внезапно отбросил — и вернуться к ней будет непросто. Но его дальнейшие излияния прервало одно событие: из-под платья Джин, которая двинулась к дверям, выпало наполовину вскрытое письмо. Ковентри автоматически поднял его, чтобы вернуть, и тут же узнал на конверте почерк Сидни. Джин выхватила конверт, причем даже губы у нее побелели, и она воскликнула: