Под мостом из карамели

– Хорошо, – ответила старшая сестра. – Конечно, всё сделаем. Я прямо сейчас запишу.

Записывать каждую мелочь в многочисленные журналы и тетрадки было в духе сестёр, Лете это казалось занудством и бюрократией. Но беседа с дамой взмутила в Лете старое подозрение – сёстры подрабатывают, здесь тоже всё за деньги. Не могла же явно небедная посетительница так бесцеремонно просить об услуге, если бы за неё не полагалось мзды? Вызывала бы парикмахера из салона и сама стригла ногти своему папаше! «Будете убирать за моей собакой»! Нашла крайних!

– А сколько стоит постричь больного? – с вызовом спросила Лета, чувствуя себя обманутой.

– Нисколько, – ответила старшая сестра.

Лета смешалась, но не поверила – с чего она должна кому-то верить?

– Парикмахеры в дефиците, – вздохнула старшая сестра. – А чистые волосы и прическа очень способствуют настроению и выздоровлению. Французы говорят: если плохо выглядишь, вымой голову. У вас нет на примете знакомых добровольцев, кто мог бы стричь?

Лета помотала головой.

– В службе «Милосердие» есть бригада, они ездят к одиноким людям и моют их. Ведь некоторые лежат немытыми по году! В бригаде десять человек, но всего один парикмахер. На всю Москву один доброволец-парикмахер!

– Да, батюшка на собрании об этом говорил. Знаете, я подумала, что вы берёте деньги за уход, – пробормотала Лета. – Не за всё, конечно, а за дополнительные услуги.

– Мы похожи на тех, кто берёт у подопечных деньги?

– Как раз нет! Совершенно непохожи! Поэтому я и расстроилась. Неужели, думаю, и здесь кредитно-финансовые отношения.

– Доброта за денежку не царство божие, а бюро добрых услуг. Посмотрите, что здесь написано?

Старшая сестра развернула Лету к письменному столу.

– «Когда нам платят за добрый поступок, у нас его отнимают», – прочитала Лета на листке под стеклом.

– Любая из наших сестёр могла бы работать частной сиделкой, ухаживать всего за одним больным и при этом в три раза больше получать. А в отделении у неё сорок подопечных. Когда сюда впервые приходишь, то тщеславно думаешь – я дам этим людям любовь. А потом оказывается, что это они одаривают тебя, и доброе делаешь не другому, а самому себе. Так что сделайте-ка, Лета, доброе дело – помойте, пожалуйста, чашки. Порошок и губка в буфетной на раковине, сушить на этом подносе.

Страсть сестёр к чистоте и дезинфекции даже Лете, любившей гигиену работнице пищевого производства, казалась маниакальной. Всюду висели инструкции по мытью, стирке, обтиранию и обработке, для каждой вещи предназначалась своя тряпка, щетка, губка, тазик, поднос и решётка. Полотенца для рук были отглажены так, что стояли парусом. Стиральная машина крутилась без остановки, выдавая горячие горы прокипячённых трусов, футболок и рубашек для больных. В каждом подсобном помещении стояла гладильная доска, возле которой бдел с утюгом очередной доброволец. Каждую косынку полагалось не просто выгладить, а отпарить – в утюге всегда шипела вода, которую полагалось наливать из специального кувшина. Все вещи, предназначавшиеся неимущим больным, маркировались: «Брюки на резинке 52 размера», «Шлепанцы суконные 36 размера». Полки, шкафчики, лотки и контейнеры были надписаны: «Фен для волос», «Шампунь для тела», словно кто-то мог перепутать фен с блендером, а гель с носками. Возле дверей в сестринской всегда наготове стояла губчатая швабра, которой беспрерывно затирали едва видимый след от обуви или упавшую крошку.

– Зря вы нейлоновый халат купили, – заметила Лете монахиня. – В следующий раз берите хлопчатобумажный, его отпаривать труднее, но зато откипятить можно.

Когда Лета вызвалась отнести в душевую использованную надувную ванну для мытья головы в постели, оказалось, что её нужно не просто окатить водой, а троекратно обработать дезинфицирующим раствором, что заняло почти час.

Из блогов Лета знала, что в больницах всегда грязь, а пьяная санитарка с мокрой тряпкой лишь добавляет беспорядка. Но это явно не относилось к больнице, в которой работали бесплатно. Потому что за идею, догадалась Лета, но за какую – не смогла выразить.

– А это для чего? – спросила Лета у сестры, выкатившей блестящие носилки со складным пластмассовым коробом.

– Ой! – восторженно сказала сестра. – Это у нас новая передвижная ванна! Такая удобная, каждый день больных мыла бы и мыла! Давайте … – сестра назвала имя и отчество – искупаем.

– Давайте, – согласилась Лета, которую от усталости уже не держали колени.

– Возьмите, это слайдер, отнесите в пятую. И там меня подождите. Я проверю, тепло ли в душевой, и всё для мытья соберу.

Лета перехватила длинный складной щит синего цвета и непонятного назначения и, укрывшись им, как омоновец, пошла в пятую. Войдя в палату, Лета увидела женщину, сидевшую на пластиковом стуле, и почувствовала тошнотворный кишечный запах. Не может быть, показалось, с улицы чем-то потянуло, решила Лета, не поверившая своему носу, и снова покосилась на стул с толстым сиденьем. Женщина с отсутствующим видом глядела в окно. Вонь испражнений плотно заполнила палату, но Лета отказывалась верить обонянию – не может же человек спокойно глядеть в окно и прямо в палате, полной народа, делать «по большому». Возле кровати в углу, за столиком с телевизором, словно ничего не происходило, сидели и переговаривались с родственницей две посетительницы. Стараясь не дышать, и ни на кого не глядеть, Лета подошла к окну и приоткрыла створку.

– Сквозняк устраиваете! – закричала больная в махровом джемпере с кровати, возле которой на тумбочке стояла банка с букетом роз. – Двери надо закрывать, шляются, как в проходном дворе!

– Извините, – пролепетала Лета и метнулась закрыть дверь.

Женщина, сидевшая на пластиковом стуле, уцепилась за поручни, поднялась и повернулась к Лете ягодицами, голыми, как зимний овраг. Наклонилась, шаря возле стула. Лете показалось, из-под ягодиц свисает лиловый кальмар. Женщина опустила на сиденье крышку. И только теперь Лета поняла, что это стул-туалет, и женщина, действительно, испражнялась прямо в палате.

– Вам помочь? – дрожащим голосом спросила Лета.

– Да, где-то салфетки, не могу найти.

Лета вытащила завалившуюся под поручень упаковку влажной туалетной бумаги и протянула женщина. Та неловко вытерла между ног, одной рукой попыталась натянуть бельё. Лета расправила скатавшуюся штанину, стараясь не глядеть на испачканные салфетки.

– Бросьте, пожалуйста, в горшок, – попросила женщина, хватаясь за спинку кровати.

– Да, сейчас, – Лета вспомнила про перчатки в кармане халата, стыдясь своей собственной брезгливости, натянула их на руки и соврала: – Я перчатки всегда надеваю, у меня аллергия. Эта, как же? Экзема.

– Плохо, – посочувствовала женщина.

Сдерживая толчки подступающей рвоты, Лета дрожащей рукой взяла салфетки и, приподняв крышку, пропихнула подтирку в щель туалета.

– Помогите, пожалуйста, лечь.

Лета засуетилась, подставила согнутую в локте руку.

– Спасибо вам, – сказала женщина, цепляясь за свисавшую сверху штангу для подтягивания, и завалилась на подушку. – До чего же я дошла. Господи, неужели это я?

После этих слов отвращение Леты сменилось горькой и безнадежной жалостью, так что она едва сдержалась, чтобы не заскулить. Она ощутила чужое унижение, и вдруг поняла, какое это страдание – быть такой беспомощной, что безысходно совершать самые одинокие и постыдные действия на глазах посторонних людей.