ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы

Другим, крайне тягостным для всех, впечатлением была непостижимая в своей жестокости и бессмысленности массовая расправа с евреями. Фронтовые части не проявили к евреям ни особого интереса, ни заметной враждебности. Они даже кормили их наравне со всеми прочими «цивилистами» [73] из своих походных кухонь в первые дни по занятии города. И вдруг, недели две или три спустя после этого, как гром из ясного неба, появился приказ о создании гетто [74] ! И этот приказ, и все дальнейшее, что за ним последовало, вызвало волну глубочайшего негодования и открытого протеста абсолютно во всех слоях населения. В Белоруссии, где так много еврейской бедноты, жизнь которой ни в чем в сущности не отличается от остального угнетаемого советской властью населения, антисемитизма нет, и масштаб вопиющего немецкого злодеяния буквально не укладывался людям в голову. Принципиальная сторона дела была, конечно, как всегда у русских, на первом месте. Но, кроме того, каждый думал, что если немцы могли поступать так с евреями, то им ничто не помешает при случае поступить так же и со всеми другими. Это последнее вполне здравое соображение оправдало себя скорее, чем можно было предположить, когда началось массовое уничтожение людей в лагерях военнопленных.

73

Гражданским населением.

74

Гетто было создано в декабре 1941 на окраине города, около кирпичного завода. По официальным оценкам советских исследователей, здесь погибли 7 тыс. полоцких евреев.

Как известно, с землей, то есть с роспуском колхозов и с переходом на единоличное крестьянское хозяйство, при немцах получилось тоже совсем неладно. Немцы прилагали все усилия к тому, чтобы оттянуть роспуск колхозов как можно дольше. Каждому крестьянину было ясно, что немцы, как и большевики, считают обобществленную форму землепользования лучшей системой для выкачивания из населения сельскохозяйственных продуктов. Таким образом, совместная с немцами борьба против большевиков теряла для крестьянина в значительной степени свой смысл.

Нарезка индивидуальных участков земли крестьянам в Полоцком районе началась только к концу 1943 года. С политической точки зрения это было, конечно, более чем поздно. Но немцы и сами отказывались от помощи русского народа. Только теперь, в ретроспективном плане, зная досконально чудовищные идеологические основы Третьего рейха, мы можем понять, в какое бешенство должна была приводить столпов национал-социализма наша претензия на участие в вооруженной борьбе против большевиков. Ни о русских формированиях, ни о мобилизации, ни о приеме добровольцев не могло быть тогда, конечно, и речи! Протянутая рука была отвергнута и осталась беспомощно висеть в воздухе. А на сердце росла обида и самые нехорошие подозрения. «Что ж это без нас хотят? — говорили крестьяне. — Если без нас, то, похоже, что и не для нас. Ну, пущай попробуют!»

И в то же самое время, то есть в конце 1941 года и в начале 1942 года, в Белоруссии вдруг необычайно пошли в ход украинцы. Хотелось бы мне знать, были ли тогда на оккупированной Украине в таком же почете белорусы? В Полоцке слово «украинец» быстро стало нарицательным и обозначало человека, пользующегося незаслуженными привилегиями. Украинцам — доверие, украинцам — особый паек, только украинцев принимают на всевозможные вспомогательные должности при немецких военных и гражданских учреждениях: украинцы десятники, надсмотрщики и погонщики. Спрос, как известно, родит предложение, а люди советской жизненной школы зевать не любят. Уж и наплодилось же тогда в Белоруссии новоявленных «украинцев»! Я думаю, что тогда и на самой Украине-то их столько не было. От своей «мудрой» политики с так называемыми украинцами немцы очень быстро сами стали в тупик: было ясно, что очень скоро в Белоруссии не останется ни одного белоруса — все станут украинцами. Немцам пришлось прекратить эту акцию, но у населения надолго остался неприятный осадок на душе от нее. Всем было понятно, откуда ветер дует, и до 1944 года включительно в Полоцке сохранилось ироническое выражение «пойти в украинцы».

Особо должно быть отмечено впечатление, которое произвело на народ введение публичных казней через повешение и телесных наказаний. Этой частной мерой, совершенно оставленной уже к весне 1942 года, немцы навредили себе не меньше, чем всеми остальными, вместе взятыми. Почему немцам нельзя было этого втолковать даже тогда, когда под давлением явно неблагоприятных результатов публичные казни и порки были давно отменены? Всем известно, что в личных отношениях немцы при желании могут быть даже очень приятны по отношению к отдельным лицам. Но ни один народ в мире не обладает такой исключительной способностью в организованном порядке восстанавливать против себя все другие народы, как немцы.

Частные взаимоотношения между немцами и местным населением

Уж так повелось, что пропаганда воюющих между собой стран поливает друг друга грязью без всякого зазрения совести. Война есть война, а слово, как известно, может быть очень вредоносным оружием. Использовать это оружие против немцев было особенно удобно и легко, потому что они действительно совершили ряд возмутительных поступков. Но война давно окончена. С точки зрения исторической правды было бы неправильно продолжать ругать немцев без всякого разбора и абсолютно за все или приписывать и то, чего в действительности никогда не было. Немцам, как и многим другим народам, вполне хватает их действительных настоящих грехов, чтобы нужно было эти грехи для них еще специально придумывать.

Я беру на себя смелость высказать следующее положение: насколько плоха была немецкая политика в занятых областях, настолько же хорошо вели себя в массе немецкие военнослужащие по отношению к местному населению. Говорят, что там, где было так называемое «гражданское управление», было вообще много хуже, чем у нас. Этому не приходится удивляться, ибо гражданское немецкое управление было сплошь партийным. Хозяйственники, работники так называемых «Виртшафтскоманды» [75] (ВИРО) и Центрального торгового общества (ЦТО) и у нас были в массе значительно хуже военных. Кстати сказать, и это тоже очень характерно, что между теми и другими шла непрекращающаяся вражда на принципиальной почве. Военные немцы будто были сделаны совсем из другого теста, чем гражданские, партийные. Отнюдь нередки были случаи, когда офицеры и солдаты в разговоре с нами, русскими, подчеркивали свою беспартийность. Отмежевывались от нелепых или жестоких мероприятий власти и от всей души старались смягчить или даже вовсе не проводить их в жизнь.

75

От нем. Wirtschaftkommando — Хозяйственная команда (организация) центрального подчинения.

Первые годы оккупации немцы в большом количестве размещались на постой в частных домах, разделяя в какой-то степени не только помещение, но и саму жизнь со своими хозяевами. При этом в подавляющем большинстве случаев между теми и другими устанавливались хорошие отношения и даже настоящая дружба. Уезжая в другой город или на фронт, немцы иногда подолгу переписывались со своими бывшими хозяевами. Известны случаи, когда такая переписка продолжается даже теперь, в эмиграции.

Усиленная меновая торговля также весьма содействовала установлению дружеских взаимоотношений между завоеванными и завоевателями. Хулиганства со стороны немцев на улице не было совершенно. Этому содействовала не только природная дисциплинированность немцев, но и многочисленные патрули полевой жандармерии, день и ночь циркулировавшие по городу. Можно предполагать, что официальные правила поведения, предписанные уставом, были очень строги: и солдаты, и офицеры боялись своей жандармерии, как огня. Нужно ли из сказанного сделать заключение, что частная жизнь при немцах была сплошным раем, а сами немцы — ангелами? Конечно, нет. Были и неприятности, было и хамство со стороны отдельных немцев. Но масштаб всего этого по условиям военного времени был очень незначителен.

Реквизиции, конфискации и кражи имущества, фуража и скота, несомненно, также должны были иметь место. Но в то же время тысячи жителей в городе, не говоря уже о деревне, имели и собственных лошадей, и коров, и коз, и овец. Очень многие жители получали коров и даже лошадей уже при немцах, из числа так называемых «трофейных», организованным порядком за самую умеренную плату. Вероятно, были случаи кражи немецкими солдатами у местных жителей и кур, и свиней, и коров, хотя мне почти не приходилось об этом слышать (за три года слышал всего один раз). Но совершенно очевидно, что это не носило массового характера, так как, несмотря на большое количество войск в городе, почти все семьи имели кур, безбоязненно расхаживавших везде, где им только вздумается. Свиньи похрюкивали почти в каждом дворе, а поросенка можно было, хотя и не без хлопот, купить каждому в племенном животноводческом немецком хозяйстве около города. Породистых свиней и рогатый скот немцы систематически привозили из Германии.

Особого рассмотрения требует вопрос о взаимоотношении полов. Зная значительно большую, по сравнению с Западной Европой, чопорность и строгость русской женщины, советская пропаганда, желая не только заранее напугать население, но и совершенно восстановить его против немцев, приписывало последним чуть ли не поголовные изнасилования. Это была, конечно, самая беспардонная ложь. Случаи изнасилований должны были иметь место, но это было отнюдь не правило, а скорее редчайшее исключение. О ничтожном количестве их можно судить из следующего. Я пробыл в зоне немецкой оккупации почти три года: за все это время я слышал всего о двух таких случаях. В первом случае очень пьяный немецкий солдат на железнодорожной станции Вязьма ночью тянул за рукав уже немолодую женщину-беженку к пустому вагону стоявшего на запасных путях товарного поезда. Тянул вяло, пытаясь ей что-то объяснить, причем они все время фактически оставались стоять на одном месте. Проходившие мимо другие немецкие солдаты с котелками дали ему пинка и освободили таким образом женщину. Это я видел сам из вагона в декабре 1941 года. Другой случай произошел в том же 1941 году, только несколько раньше, в самом городе Полоцке, еще до моего прибытия туда; мне о нем потом рассказывали местные жители. При обстоятельствах, мне в точности не известных, немецкий солдат ночью вломился в чей-то чужой дом и, угрожая оружием, изнасиловал там девушку. Преступление было обжаловано, доказано и по постановлению военного суда солдата расстреляли. Об этом знал весь город.

Совсем другое дело — добровольные сожительства: они имели место в довольно значительном количестве [76] . Тем не менее, немцы со своей стороны неизменно жаловались на трудность заведения любовных связей в России по сравнению с другими странами, где им приходилось стоять раньше. Связи возникали по преимуществу в местах совместной работы, когда русские женщины служили в немецких учреждениях и предприятиях. Несравненно реже — по месту жительства немцев, что легко объяснимо и по-своему примечательно. Деревенские любовные связи немцев могли иметь место только в качестве самого редчайшего исключения.

76

Ср. это утверждение мемуариста с воспоминаниями лейтенанта Вермахта А. Шейдсрбауера (август 1943, деревня Ляды, западнее Вязьмы): «Через несколько дней я был гостем капитана Кригля, командира “прославленного” строительного батальона. Он жил один в маленьком домике. У него не было ординарца, и его обслуживала местная женщина. Вера была приятной и интеллигентной чертежницей из Белостока. Она не скрывала своих большевистских убеждений и свою веру в победу Советского Союза. Но это не мешало ей жить с Криглем, которому было за сорок, как жене с мужем. У нее было пухлое лицо, красные щеки, большая грудь, и она всегда была в хорошем настроении. Даже если она и притворялась, то все равно в ее положении у нее были все причины радоваться, поскольку единственная работа, которая от нее требовалась, заключалась в уходе за капитаном Криглем.

Не только я, но и находившийся вместе со мной местный командир, мы оба были поражены бессовестной откровенностью, с которой Кригль пренебрегал понятиями чистой жизни и супружеской верности. Более того, то же самое происходило и с его подчиненными. Гражданские лица, исключительно женщины и подростки, не содержались под охраной. За ними просто присматривали музыканты полкового оркестра. Я слышал, что у каждого из этих фельдфебелей и унтер-офицеров, военных музыкантов на действительной службе, была своя “жена" из женщин-работниц».