Под одним небом

– У дочери, всё-таки, решилась остаться, правильно сделала, – думать, как несчастная княжна будет добираться до села, стоявшего в стороне от московского тракта, ни времени, ни сил у капитана не было.

– Святый Боже, вверяю себя Твоей воле. Это – конец, никто на земле мне уже не поможет. Доченька где-то рядом, как же хочется увидеться с ней. Но боюсь я искать дочь свою, потому что только беду приведу к ней. Узнают меня, найдут. Тебе, Господи, всё ведомо. Если угроза я счастию доченьки, не дай мне дойти. Нет мне, урождённой княжне Белецкой и вдове офицера, оставшегося верным присяге, места на родной земле. Святый Боже, отпусти грехи мои. Пресветлая и Милосердная Матерь Божия, заступись за всех нас, грешных перед Сыном Твоим.

Женщина уже не чувствовала холода, просто тихонько шла вдоль кромки леса по занесённой снегом дороге. Со стороны деревни всё время доносился невнятный шум, но что-то зашуршало и рядом. Она остановилась, продолжая молиться.

Отревевшись, баба нашла на завалинке свои вещи. Почти детские следы ног уходили вдаль. Вместе с мужем они шли по ним пока не набрели на полянку, всю истоптанную волками. От женщины ничего не осталось. Волки в эту холодную и голодную зиму были особенно люты. Скорее вернулись домой, непрерывно крестясь. Правда, потом баба часто сокрушалась, что угораздило ту пришлую умереть на полянке, где рос рясный ягодник. Больше она там ягод не собирала.

Аня

Старый деревенский дом для городского жителя таит множество сюрпризов. Еще больше неожиданностей подстерегает в общении с местными жителями. Аня ежедневно открывала для себя новые обстоятельства. Воодушевление новопоселенки прошло быстро. Нужно было учиться жить без паники и авралов: натаскать вовремя воды, прополоть грядки, закрыть плотно ставни, чтоб не просыпаться десять раз за ночь от их скрежета. Впрочем, в доме хватало и других звуков неясного происхождения. Аня никогда не ощущала себя такой трусихой, как в первые дни своей деревенской жизни. Она даже научилась планировать свои походы в туалет, потому что с приходом ночи только пожар мог заставить её выйти во двор. Но зато днём Аня оживала. Скажи ей кто раньше, что вид собственной земли может наполнять душу радостным покоем, она бы не поверила. Иногда Аня просто бродила по своему огромному участку, даже разговаривала с деревьями. Однажды, найдя заросли дикой клубники, раздулась от гордости. Своя земля! Она поглядывала и по сторонам, где луга и поля уходили до самого горизонта. По невнятным семейным легендам, недалеко отсюда раньше располагались родовые земли с мельницами, хуторами, которые принадлежали её предкам до раскулачивания. Нынешняя деревня раскинулась привольно, до ближайших домов по улице и напротив было метров двести, лес и того ближе. Да и сама усадьба поражала воображение лабиринтом пристроек, надстроек и иных закутков непонятного назначения. Первые дни она ходила, открыв рот от удивления. Справедливости ради следовало признать, что она не раз жила здесь. Когда была жива бабушка, маленькая Анечка каждое лето проводила здесь часть каникул. Но тогда её время было занято купанием в пруду в компании детворы. Бабушка Лиза, добрейшей души человек, кормила единственную внучку блинчиками и киселями, да не из щербатой посуды, а из тонко-просвечивающего, «настоящего», как она говорила, фарфора. Даже повзрослевшей девочке, если и поручала вымыть пол, то только тряпкой чуть больше носового платка, чтоб от работы тонкие внучкины пальчики не огрубели. А помощь на огороде, например прополка, ограничивалась выдергиванием десятка травинок, после чего бабушка Лиза отмывала нежные Анины ручки и ножки, а та заливалась смехом то ли от щекотки, то ли от счастья. Только повзрослев, Аня поняла, что бабушка её была не из «простых», хоть и родилась уже в двадцатые годы прошлого века, когда последние островки старого мира таяли в океане новой советской страны.

«Баба Лиза-Лизавета, шлю тебе свои приветы!» – наивная присказка вспомнилась ей, так она обычно подписывала традиционные праздничные почтовые открытки. – Я и не подозревала, сколько времени и сил отнимает обычная стирка в таких условиях, без водопровода и канализации. А ведь ты и после семидесяти лет держала корову, поросят, – с нежностью думала Аня. Помнила она важных индюков и петуха, которого всегда обходила стороной, значит и курочки были. А ещё огород и сад, где росли не только полезные вещи, но и редкие для деревни цветы. Она потому и порывалась выйти в антоновский палисадник, что увидела там роскошный куст пионов. Как у бабы Лизы в детстве. Тогда она подолгу сидела в его тени даже в полдень, и каждый цветочный шар был больше, чем оба её кулачка.

Бабушка Лиза умерла тихо, никого не потревожив. Аня готовилась к экзаменам, её родители – к выяснению отношений. Приехали уже на похороны. С ними и окончилось Анино детство с запахом пионов и вкусом топлёного молока. Запоздалый, оттого и тяжёлый пубертат как-то очень быстро завершился обретением полной самостоятельности. В деревню она больше почти не ездила, хотя дом родители не продали. Не потому, что решили сохранить старое гнездо, просто цена его с точки зрения горожан была ничтожной. Всё-таки деревня располагалась в настоящей глухомани, почти двести километров от областного центра. Анин отец верил, что со временем земля в таких благословенных краях начнет цениться, вот тогда можно будет и продать. А тогда было решено сдать дом большой русской семье, приехавшей в деревню из одной бывшей советской республики. Плата за дом напоминала средневековый натуральный оброк: мясо, картошка, грибы-ягоды. Обе стороны были довольны. Отец иногда сам ездил за продуктами, но чаще ему, как барину, доставляли всё на дом. Перепадало и Ане, да и сам дом уже несколько лет находился в её собственности. Отец, обременённый уже новой семьёй, исполнил давнее устное пожелание своей матери. Будь деревня поближе, она не согласилась бы его продавать, использовала бы как дачу. Но в последний год арендаторы стали часто звонить, подолгу рассказывая, что дом ветшает и проседает. Планы у них, приехавших десять лет назад с одним чемоданом на семерых, теперь были грандиозные: разобрать старый дом, чтоб построить на его месте новый. Понятно, что без права собственности начать перестройку они не могли. Аня их понимала и уже начала собирать пакет документов для продажи, хотя и жалко было, но не переезжать же ей в деревню. Тогда и прозвучал вечерний звонок.

Семейная летопись. 1920-е

Хотя по всей Руси полыхала кровавая заря гражданской войны, случались и островки нечаянного покоя. Семья Распутиных, только сыновей девять человек, да трое дочерей, породнилась, кажется с каждой семьей в округе. До середины двадцатых годов старались держаться вместе. Три заимки: Распутина, Хлопунова и Потылицына располагались недалеко друг от друга, по сибирским меркам, конечно. Да ещё добротная усадьба в деревне Краснопольской принадлежала им. Рядом текла небольшая, но шустрая речка, ворочая жернова распутинской мельницы. Земли хватало. Давным-давно осев в центре Сибири, какой-то казак положил начало роду. И пошли поколения за поколениями, смешиваясь с новыми и старыми переселенцами из России, иногда с местным бурятским или татарским народом. Родовая фамилия не раз менялась, но земля оставалась. Каждый, вроде бы, жизнь проживал отдельно, но объединяло прочно одно – отношение к труду. Если надо, значит, будет сделано. Батраков почти не держали, своих сил хватало, пока троих младших сыновей не забрали на германскую. К счастью старика Распутина, он не увидел, как революция шагнула в Сибирь, не узнал, что из троих его младшеньких только один вернулся домой. Известие о снохе – дворянке могло потешить самолюбие старика, да не успело. После смерти отца старшинство перешло к пятидесятилетнему Фёдору. Младшего брата с молодой женой он определил в потылицынскую заимку к овдовевшим сестрам. На заимке, деревушке в три дома-пятистенка, проживали родственники, так что Ксения вдруг оказалась в большой семье. Странными и дикими показались ей условия новой жизни. Не будь революции, она убедила бы мужа поселиться хотя бы в Иркутске. Так в будущем и сделаем, – решила она. Пока же лучше, пожалуй, им будет в этой глуши. Как-то само собой она оказалась в роли няньки. На три дома приходилось шесть ребятишек, вскоре Ксения поняла, что и сама ждёт ребёнка и принялась устраивать свой маленький мирок. Когда остатки колчаковской армии проходили где-то рядом, но мимо, Ксения родила девочку, назвали её Елизавета. Так и прошло несколько лет в относительной тишине и покое.

Материн свадебный подарок Ксения спрятала в глубоком подполье, муж Андрей помог. Никогда не надевала роскошных серег, браслетов и колец, понимая их неуместность в новой жизни. Семейные драгоценности князей Белецких, передававшиеся всегда старшей дочери из поколения в поколение видели роскошные столичные балы, по слухам, царица Мария Федоровна, супруга императора Александра Третьего, восхищалась ими. Княжеский род быстро разорился после освобождения крестьян, но часть роскоши уберегли от продажи, отдав в приданое матери Ксении, княжне Ирине. Ксения даже новым родственникам семейные реликвии не показала. Поначалу боялась, что драгоценности могут вызвать разлад в семье, потом ещё больший страх поселился в душе. На заимке часто появлялись новые люди, не дай бог, прознают. Решила и Лизоньке, доченьке, до её пятнадцатилетия ничего не показывать. Их семья само собой была на подозрении у местных властей. А после нелепого случая с краснопольским парнем, по приятельски завернувшим на их заимку первого мая, стало совсем тревожно. Крепко выпив, парень стал хвастаться, что он настоящий коммунист, за что был жестоко избит местными. Кое-как удалось замять неприятную историю, как пошли слухи о коллективизации. Хозяйство Андрея под кулацкое, вообще-то, не подходило. Батраков совсем не нанимали, хоть и жалко было людей, когда те просили хоть какую-то работу. Мать Ксении еще в молодом парне приметила осторожность и рассудительность, с годами в Андрее эти качества развились ещё больше.

Аня

Собственно, из звонка Аня ничего не поняла. Звонила Ольга Петровна, соседка и приятельница бабушки Лизы, после смерти которой она старалась приглядывать за домом, за что Аня в шутку называла её доверенным лицом. Разрываясь между желанием посплетничать и дороговизной телефонного звонка, Ольга Петровна толком ей ничего не объяснила. Аня поняла две вещи: многолетние арендаторы её дома срочно покинули деревню, потому что чем-то напуганы и теперь ей нужно срочно приехать.

А, видать, что-то его крепко напужало. Вечером ещё сам-то машину песка привёз, к стройке запасался, – торопливо рассказывала Ольга Петровна приехавшей Ане: Утром в машину побросали вещи-то свои и укатили в райцентр. А у самого-то голова побелела, ну не вся, а сбоку, как будто к печке приложился. Сама б не видала, не поверила бы. Молча всё так собрали и поминай как звали.

И ничего не объяснили?

Да нет же! Сама-то только и сказала, что к детям переезжают. Они же здесь только с младшим сыном жили. Старшие, все четверо, в райцентр перебрались. Санька да Ленка уж замуж выскочили там, пока в училище учились. Все при работе, вот чего не отнять у них, работящие все, тут ничего худого не скажу. Средний Виктор недавно с армии пришёл и тоже сразу в работу. Не то, что у Маруськи с горки. Её обалдуй, Пашка, помнишь его, наверное, как пришел, их с Виктором вместе забирали, так и пьёт, не просыхая.

С чего пьёт, если не работает, – задала Аня вопрос и сама удивилась его глупости. Но Ольга Петровна даже обрадовалась. Посудачить о соседях – было её любимое дело:

Так Маруська-то пенсию хорошую получает. А ему попробуй не дай, у его кулачищи будь здоров.

Что? Он на мать руки поднимает?

Ну может и не бьёт, не скажу, не видела. Но попробуй такому не дай, всю душу вынет.

Ладно, Ольга Петровна, а зачем мои жильцы хотели новый дом строить, если дети их переехали в город.

Так, говорила же, младший-то с ними оставался, и ещё один в этом году из армии вернётся. Опять же, внуки пойдут, будут к деду с бабкой приезжать, вернее, думали они так. А теперь в один миг съехали. Видно приключилось неладное.

Здесь их вещи кое-какие остались. И куча песка под забором. Может, вернутся, – предположила Анна.

Не, песок уже продан. Хозяин то уже в машину залазил, тут Петька с нижней улице подбежал и давай песком интересоваться. А сам-то ему говорит, давай, мол, две тыщи и забирай его. Петька домой сбегал быстро, при народе деньги ему вручил. Всё честь по чести.