Под опекой

– Тебе эта рукопись нравится? – не удержалась Таня. Может, незнакомцу из кинозала повезет? Она плохо разглядела его лицо в полутьме, но оно показалось девочке симпатичным. В душе она сочувствовала этому человеку. Неужели у Нила Яслова могут появиться соперники?

– Очень сумбурно. Автор, вероятно, думал, что это его первый и последний шанс сказать обо всем, о чем он когда-либо размышлял, – заключил Широков без всякого раздражения.

– Значит, это его первая рукопись? – добавила девочка, чтобы продемонстрировать накопленные за несколько лет знания издательского бизнеса.

– Да, скорее всего, – улыбнулся Широков.

Ему нравилось, когда его подопечная показывала, что переняла от него какие-либо знания или мнения. Владимир словно ожидал, что, накопившись, они смогут по-настоящему привязать к нему Таню. Сам он оставался прежним. Нельзя было заключить, чтоб появление в его жизни чужого ребенка сильно изменило его прежний взгляд на мир. Треволнения подрастающей девочки отражались от него словно солнечные лучи.

Владимир не перенимал суждения Крапивиной, а старался пустить их по уже привычному для него руслу. О предложении удочерить Таню он больше не упоминал, стараясь делать вид, что ничего не произошло. И именно это подчеркнуто искусственное притворство служило напоминанием для девочки. Молчание Широкова было красноречивым вопросом. Но Таня еще не готова дать на него ответ. Установка: не мешать, не спорить, не сердить – тут не помогала. Как в такой ситуации сказать «нет», если это наверняка расстроит Широкова? Следовательно, придется соглашаться?

– Пока, – девочка вышла из кабинета.

– Возвращайся поскорее! – прозвучало в ответ.

Работая с литературой, Широков был на редкость равнодушен к живому проявлению искусства. Подлинник в галерее или снимок картины в онлайн-музее были для него равны. А точнее – он отдавал предпочтение снимку, потому что его можно спокойно рассматривать часы напролет без мелькающих перед глазами затылков других посетителей музея и притом сидя в любимом кресле. Разговоры об ауре произведения искусства Владимир считал пережитками и суевериями прошлых эпох.

В метро Таня слушала музыку, поглядывая на людей вокруг. С начала пути она успела занять место, но теперь стояла, уступив его другому человеку. Места по углам вагона были заняты, и Крапивиной негде было прислониться. Она, держась одной рукой за поручень, покачивалась в такт поезду. Возле нее сидела парочка. Они были почти что ее ровесниками. Наверное, это были их первые отношения, и они изо всех сил подражали взрослым. Наблюдать за их поведением со стороны было немного трогательно и забавно, как за малышкой, примеряющей мамины туфли.

Но Крапивина не умилялась на эту сцену, она была еще слишком юна для подобных чувств. Таня испытывала раздражение. Мальчик и девочка рядом с ней напоминали Крапивиной Нила и Светлану. Таня не могла объяснить, почему. Возможно, потому, что эта незнакомая парочка тоже заставляла Крапивину ощущать себя изгнанницей, неприкасаемой. Как будто рядом с ней веселится и пирует жизнь, а ее так и не пригласили к столу.

«Зато они оба наверняка абсолютные бездарности и бездари», – сверкнуло в голове. Крапивина пугалась подобных мыслей. Она чувствовала, как в ней накапливается гниль и обида, но не могла найти источник этого яда.

Вроде бы объективно все хорошо. Таня жива и здорова, у нее есть дом и человек, который о ней заботится, есть своя комната и карманные деньги. Ее уже давно спасли из той перевернувшейся машины – можно двигаться дальше. Однако Крапивина снова и снова возвращалась к исходной точке, словно блуждая по одному из уровней компьютерной игры, не в состоянии найти портал, ведущий к следующему.

Парочка вышла за остановку до Таниной станции. Тем лучше, счастливого пути. Не хватало еще, чтобы они отправились в музей вслед за Таней.

На улице припекало. Выйдя из метро, девочка поторопилась перейти пешеходный переход, чтобы вновь очутиться под крышей. Бэкон скоро возвращается на родину. Вместе с Крапивиной покупали билеты те, кто по каким-то причинам опоздал на встречу с искусством. На билетике Тани были изображены древнегреческие статуи из классического зала на первом этаже. В том же зале, возле лестницы, будто заворачиваясь в нее, стояла копия «Давида» Микеланджело. Взгляд ее был обращен на зал Средневековой живописи. Почти все античные фигуры были слепками с оригиналов, рассеянных по всему миру. Наверняка они мечтают вернуться на родину. А эти копии стоят там, где и родились.

Крапивина, не задерживаясь на экспонатах постоянной выставки, поднимается быстро на второй этаж, где гостей музея дожидается именитый художник. Эпитет «именитый» характеризует скорее образ, созданный СМИ, а не само творчество Бэкона. Посетителей сегодня не так много, есть возможность полюбоваться на полотна без помех в виде чужого плеча или спины.

Собравшись с мыслями, девочка медленно пошла вдоль стены зала, посередине которого располагалась широкая парадная лестница с красным ковром. Таня, послушно следуя стрелочкам на стенах, обозначающим начало выставки, двигалась от одной картины к другой. Вперед Крапивина старалась не заглядывать, концентрируясь на каждом полотне, будто оно единственное в зале. А следующая картина становилась новым сюрпризом.

Искусство одновременно и успокаивало Таню, и тревожило. Повседневные заботы, накопившееся раздражение, усталость после учебного года постепенно испарялись, погружались в краски полотен. Картины смывали душевную грязь и копоть. Созерцая, девочка ощущала, что внутренне очищается. Но, по иронии, наибольшее впечатление на нее произвел не Триптих Бэкона – алая жемчужина выставки, а маленькая картина одного из участников Лондонской школы – «Автопортрет с чертополохом» Люсьена Фрейда. Изображенный на переднем плане колючий листок напомнил Крапивиной ее саму. Она тоже чувствовала себя оторванной от корней и собранной чьей-то рукой для гербария. Со второго плана смотрел человек – автопортрет художника. Его настороженный, проницательный взгляд словно пытался что-то сказать, предупредить. Но, видно, человек на картине был лишен дара речи, его немым посланием был лист чертополоха. Но что это могло бы значить, девочка не знала.

Она отошла от произведения, чтобы уступить место другим зрителям. Таня не любила уходить в картину слишком далеко. Дорога обратно отнимала много сил. К тому же «Чертополох» не может сказать ничего определенного, адресованного только ей, ведь полотно создавалось для множества глаз и умов. Бесполезно искать в высоком искусстве личные послания, оно всегда говорит лишь о самом себе.

Отойдя от понравившейся картины, Крапивина зашла в небольшую, сконструированную на время выставки комнатку, где располагался Триптих. Оказавшись внутри, девочка на секунду представила себя в заброшенной хижине из какой-нибудь страшилки. Красные стены, красный фон Триптиха, теснота. Из-за ограниченного пространства картины действовали еще острее, почти обескураживающе. Три больших полотна возвышались над зрителем в тесной алой кабинке. Оказавшись внутри, понимаешь, что попался в ловушку.

Таня захотела тут же выйти в основной зал, но в эту минуту громко брякнул мобильный телефон. Девочка испуганно вздрогнула и взглянула на экран. Сообщение от Владимира: «Я прочел твой дневник. Это вышло случайно. Возвращайся поскорее».

Крапивина почувствовала, как ее сердце глухо и сильно забилось, спина похолодела. Девочка выскочила из комнатки в основной зал. Вид у нее был перепуганный, ошарашенный. Другие посетители странно на нее посматривали. Таня еще не обошла всю выставку, но время поджимало. Девочка резко повернула к выходу. Оставаться не было смысла, Крапивина все равно сейчас не могла ни о чем думать, кроме дневника.