Под открытым небом. Проза в 2-х томах. Том 2

– Ну, я что? Мне зачем меняться, остаться бы, как есть…

…Заросли ежевики удивили.

Едва поднимешь плеть, крупные ягоды, одна другой краше, будто подмигивая, манят к себе.

– Царство агатовых глазок, – удивилась Руфина. – Какое у тебя должно быть интересное детство!.. Такие облака, небо, озёра – тебе повезло очень…

«Сколько ел ежевику, никогда не думал, что так можно красиво сказать: «агатовые глазки»!» – порадовался в свою очередь Александр.

…Дома у Любаевых – никого. Вместо замка – дверная цепь наброшена на кольцо.

Александр прошёл в огород. Ни матери, ни отца там нет.

– Поехали к сыну, – вернувшись во двор, предположил Александр.

– А как же… – начала, было, Руфина.

– Записочку оставлю…

* * *

Посреди широкого двора Бочаровых, куда гости вошли цепочкой, стояли Григорий Никитич и Проняй Плужников.

– Ах, Боже, какие гости! – выходя из мазанки, всплеснула руками Дарья Ильинична. Подошла и погладили Александра по плечу: – Давно приехали-то?

– Да только что. А Саша где?

– Наверное, у Гришаевых, сейчас сбегаю…

Мужики поздоровались.

– Как, дед, жизнь? – спросил, обращаясь к Проняю, Ковальский.

– Да как? Арбуз растёт, – он похлопал по животу, – а вешка, извиняюсь, сохнет…

Суслов хохотнул.

– Ну, дед, – обронил Александр и поёжился от ответа. Ему неудобно, что такое может услышать Руфина, но она о чём-то говорила в сторонке с Румянцевым и, кажется, не слышала Проняя.

– Ты, старый, полегче, – проговорил Бочаров, – а то, понимаешь…

Всё понимал Проняй. Озорно прибавил голосу громкости и возразил:

– Ну, какой же я старый? – Пошевелил губами, закусив край усов. Хитро прищурился. – Старость, вернее, её первые приметы, знаешь, когда начинаются? – Почти серьёзно посмотрел почему-то на Ковальского и, не дождавшись ответа, продолжал: – Она приходит, когда любая молоденькая, извиняюсь, бабёнка, начинает казаться красавицей, смекаешь?.. А я пока ещё бесперспективный в этаком роде… Мне моя супружница всех видней до сих пор. А она на год старше меня, вот ведь как! Такая любовь!

– Красавица, видать? – подыграл Суслов.

– Красоту в щи не положишь, – коротко отозвался дед.

– Дед, а что такое любовь, ты понял? – Суслов весело смотрел на Проняя.

– А ты знаешь?

– Знаю, – ответил Суслов.

– Ну, скажи, я антиресуюсь этим делом давно.

– Любовь – это чувство, возникающее у людей, недостаточно знающих друг друга.

– Да, – неопределённо проговорил дед. – Учёный ты, видать, парень. Запиши мне потом на бумажке – к старости сгодится!

Все засмеялись.

Проняй краем глаза подметил, что и «красивая дамочка» засмеялась, и остался доволен собой.

Пришли сразу Дарья Ильинична, Саша и Екатерина Ивановна. Во дворе стало пёстро и шумно.

– А я очки-то еле нашла, прочитала и прямо спотыкошки бегом сюда. Вас тут столько! Как хорошо-то! – радовалась Екатерина Ивановна.

Начали знакомиться.

* * *

…Когда поели-попили на большой летней открытой веранде, все женщины дружно ещё малость похлопотали, убирая посуду. Потом, забрав Ковальского-младшего, пошли в сад, который, в отличие от огорода, не прямо у дома, а через дорогу. Так почти у всех, кто живёт на Дачной улице.

Мужики остались одни во дворе на брёвнышках.

Проняя так и не отпустили домой (а он и не хотел уходить, а только «для блезиру» собирался). Куда торопиться? Публика такая интересная. Дед и Суслов курили.

Первый заговорил Проняй:

– Счастливый ты, Григорий, около тебя внук. Как ни суди – радость великая! А мои не доверяют нам. Сноха не доверяет. Она, конечно… Ни однова не оставили, чтоб без них. А с ними – это всего на день-два. Пока они, родители, тута… Ну, ладно, это вам не интересно. Меня вот какие мысли жалят, как осенние мухи. – Дед помолчал, то ли собираясь с духом, то ли на «испыток», как он говорил, брал: коли будут слушать, не перебьют, согласен говорить. Все молчали. И он начал не спеша:

– Недавно имел беседу с директором школы. Кое о чём толковали. Так он говорит, что мои рассуждения направлены на подрыв устоев общества. Ты, говорит, зловредные мысли гонишь. А чего я гоню? Они сами висят в воздухе, только от них все отмахиваются, а я – нет. Я присматриваюсь и понять хочу. Вот ты, например, Ковальский… мысли мои…

Бочаров добродушно засмеялся:

– Он, Саша, тебе сейчас морочить голову начнёт. По-другому не может.

– Да не я морочить собираюсь. Помогите, чтобы голова моя из заморочки вышла.

– А что за мысль-то? – Ковальский улыбнулся.

– Да я всё свово поджидал сына, а ему неколи. План по самолётам делает – главный анжинер на заводе. Редко приезжает. Некого спросить… Шишку я родил, понимаешь… Начальника.

– Бывает и такое! – озорно согласился Суслов.

– Бывает, – легко усмехнулся Проняй, – что у невесты жених умирает, а у вдовы муж живёт!

– Что спросить-то хотел? Забыл? – добродушно заметил Ковальский.

Но дед знал, на какие лады нажимать, когда разговоры разговаривал. Пауза важна.

Он ещё чуток пожевал губами. Обнажив беззубый рот, позевнул.

– Струмент весь, что ли, износился? – улыбнулся Григорий Никитич.

Ковальский не понял, о чём он. Проняй ответил:

– Почти. Да и на кой он таперича? Цыловатца поздно, да и остальное уж неинтересно становится. А как совсем почти слепой Синегубый стал, дружок мой верный, совсем жизнь набекренилась. Грустный очень. И я с ним. – Он замолчал. Но не надолго. – Да, вот, Сашок, скажи мне: вы у себя на заводе по плану работаете?

– Конечно, как без плана можно?

– А по какому плану? – поинтересовался дед.

– Ну, по заводскому, цеховому, – уточнил Ковальский.

– Хорошо, – произнёс Проняй. – Значит наверняка и встречный план приняли. Об этих встречных планах и в газетах, и по радио строчат. Приняли?

– Так точно, приняли.

– А зачем вам встречный, скажи?

– Ну, как – зачем? Чтоб производительность росла, продукции больше для страны давали…

– Вот твой отец, Сашок, Василий Фёдорович, к примеру, делает севодни две седелки для совхоза. Приезжает за ними эта шельма Белохвостиков. А Василий ему вместо двух – четыре: я, мол, встречный план взял, а через недельку ещё две сверх плана. А их и не надо столько, седелок-то. Как это? Лошадей-то столько нет!