Под открытым небом. Проза в 2-х томах. Том 2

– Тогда и я не стану, – Влада потянулась за меню. – Тем более, я и не очень хотела, так, пошутила…

Вырез светлой кофточки на её шее вытянулся, с левой стороны обнаружились узорчатая бретелька и край белоснежной сорочки. Будто несколько раз искусно отрепетировано. Так всё элегантно. И клинышек сорочки, и румянец на светлом лице, и влажные глубокие глаза могли в один миг привлечь мужской взгляд и заставить волноваться.

Ковальский отметил это спокойно.

Когда, приняв заказ, официант ушёл, Влада, как бы для порядка, спросила:

– Рассказывай, как тут развернулся…

– Работаю. Живу…

– Чувствую: скучно живёшь. А на личном фронте?

Он решил всё обозначить одним махом и сказал то, о чём промолчал тогда, в последнюю их встречу.

– У меня сын есть.

– Сын?! То-то я вижу, серый такой. Влип?! – На лице её обозначилось искреннее удивление: – Это когда же успел? Значит угадала, когда по телефону говорила, что прячешься. Развернулся в этом городишке пошире, чем в областном! – Она непринуждённо засмеялась. – Наконец-то тебя посадили на якорь. Нашлась одна. Я ей завидую – не промахнулась! Такой муженёк будет! Уж ребёнка-то не бросишь – женишься, как миленький. По-другому не сможешь. Ты в общем-то – потенциально положительный семьянин. Я поняла тебя. А донжуанство твоё возрастное, это пройдёт. Такие потом, перебесившись, бывают очень смирненькими. Надоела своим разговором, сидишь, позёвываешь?

– Да нет, Влада, просто я после ночной. И снова сегодня…

– Ты работаешь по сменам?

– Да, начальником смены в цехе.

– И надолго?

«Наверняка у неё кто-то есть, чувствуется. Уверена. Спокойна. Даже не стала уточнять про сына. Хорошо! Мне проще», – подумал он, не успев ответить на вопрос.

– Долго так собираешься работать? – переспросила она.

– Я не тороплюсь вверх. Хочется всё самому потрогать руками. Знаешь, нам по основному процессу, пиролизу, всего две лекции читали. А тут целая технология производства олефинов! От одного моего цеха зависит весь завод! Я забегаю в заводскую библиотеку: десятка два уже первоисточников посмотрел. Нам мало давали в институте. Общие принципы и навыки работы самостоятельно.

– Это и важно. Таким, как ты, упёртым, что ещё? Сам докопаешься. Ты – трудяга!

…Они беседовали не спеша. Многое вспомнили. Чаще – с улыбкой. Оказывается, она трудится в областном комитете по охране природных ресурсов. Но ей не нравится.

– Скоро уеду. Куда, пока не могу сказать… А наш Инок – в Казани со своим шефом. И уже в этом году будет защищать диссертацию. Каково? Вот нарезает обороты!

– Мы из неторопливых.

Она всё-таки выпила рюмку водки. И он оценил это как знак: «Прощается со мной».

На автобусной остановке Влада сверкнула глазами:

– Нарочно придумал, что тебе надо в ночь, чтобы от меня отделаться?

Александр опешил. Не мог понять, шутит или ей это действительно важно?

– Ладно, ладно – отпускаю. Всё! Теперь уже навсегда.

Когда подошёл автобус, Влада у всех на виду поцеловала его в губы, притянув энергично за ворот куртки. И вскочила на подножку. Красивая и чужая.

– Ну, вот и всё, – неопределённо произнёс Ковальский.

Весь остаток вечера он хандрил, но, когда приехал на завод и принял смену, открылось второе дыхание. Вернувшись утром и проспав полдня, удивился: встреча с Владой была будто и не с ним. А если и была, то как во сне. Или как увиденный в кино кусок посторонней, необязательной для него, чужой жизни… в их невольном исполнении… Кто-то, против его воли, сотворил эту встречу. Поди угадай, для чего…

IV

Через два дня после свидания с Владой, едва войдя в общежитие, Ковальский услышал незнакомый завораживающий голос. Этот голос доносился из красного уголка, дверь которого открыта. Ковальский быстро приблизился и заглянул: зал полон. Мужчина лет сорока, рослый и смуглый, читал стихи.

Поражал его необычно высокий лоб и уверенная, покоряющая интонация. Когда он закончил, все громко зааплодировали. Послышались крики: «Ещё!».

– Хорошо, – сказал человек с высоким лбом, – прочту.

И снова зазвучал выразительный голос:

Многообразно зло природы!Среди коричневых ночей,Как тонкостенные триоды,Мерцают головы врачей.Он тоже вздрагивает,Скальпель,Он тоже, собственно, не бог!..Перчатки содраны, как скальпы,С усталых рук,И левый бокЩемит и жжёт —Там бродит сердце,Как непутёвая вдова.Врачи, мои единоверцы,Роняют горькие словаО том, что снова опоздали.В глаза не хочется смотреть…И я смотрю в такие дали,Что вижу собственную смерть…

– Кто это? – негромко спросил он подошедшего вахтёра.

– Владимир Шостко, наш. А этих, которые за столом сидят, писателей не знаю. Кажется, Павлов и Вятский. Так в объявлении значится.

Ковальский потихоньку прошёл в конец зала и сел.

…А где-то трещали фрегаты, фелюгиИ вылезала наверх матросняКрепить паруса, Задраивать люкиИ отпевать хрипловато меня.

Теперь-то он признал Шостко. Два его сборника у Ковальского были. Стихи поражали непохожестью на те, что обычно попадались на глаза. Но в своём общежитии увидеть поэта не ожидал, хотя и знал, что живут в одном городе и работает он врачом на «скорой помощи». Ему и в голову раньше не приходило попытаться встретиться.

Когда вечер закончился, Ковальский решил, что надо обязательно подойти к Шостко. Нельзя, чтобы так просто он ушёл. Живой поэт!

И подошёл.

– Владимир Владимирович, я – Ковальский Александр, инженер. Живу в этом общежитии, если не возражаете, можем подняться ко мне.

– Зачем? – бодро откликнулся поэт.

Ковальский сам удивился своему ответу:

– Поговорим. Есть водка и сало! Извините!..

Шостко непринуждённо расхохотался.

– И потом, я пробую писать стихи. Их накопилась целая тетрадка, – словно продолжая извиняться за грубую приземлённость сказанного, выдохнул Александр.

– Да? – Поэт посмотрел внимательно сверху вниз. – Тогда пойдём!

…«Не начинать же сразу со стихов», – думал Ковальский уже в комнате, доставая сало и водку.

Они выпили за знакомство и Александр подметил: «Пьёт, как нормальный мужик, и крякнул хорошо, по-русски».

– Владимир Владимирович, вы сейчас очень хорошие стихи читали, мне понравились. Но вот в сборнике вашем есть стихотворение, по-моему, называется «Монолог железа»…

– Есть такое! И вы помните?

– Я, может, что-то не понял, но вы говорите, что железо спасёт людей, мир?.. Это сомнительно. Есенин уже сказал, что, скорее, будет наоборот. И сам погиб от железного мира…

Шостко вскинул брови:

– Вы так прочли?

– Ну, да, а как иначе?

– Но там не мой монолог, а монолог железа…

И дело моё прекрасно —Сделать их неприступней,Чтоб не дразнила убийцуНезащищённость спин, —

продекламировал поэт.

– А всё-таки?

– Доживём до… там у меня обозначен 3007 год – увидим.

Выпили ещё по одной и ещё…

– Сало хорошее. Откуда?

– Из деревни. Отец солил.

– Вы – деревенский?