Под покрывалом белых облаков

Егор, прославляемый школой, возгордился, Алексей в тени его славы потихоньку дотянул до восьмого класса и перешел в профессиональное училище, где обрел надежных друзей и уверенность в завтрашнем дне.

Егор остался в школе и на выпускном, его плакаты украшали актовый зал, но Алексею было на это наплевать, он наконец-таки почувствовал себя человеком. Выучившись на строителя, Алексей отслужил в армии, женился и переехал в небольшой город, где обрел новую семью в виде домовитых тестя и тещи.

Но, ни на минуту не забывал о собственных родителях, поздравлял с днями рождения, заботился, когда заболевали, хоронил, когда умерли.

Егор, обуреваемый неведомыми страстями, изображая крайнюю занятость не то, что на дни рождения, на похоронах родителей не появился и вот теперь сошел с ума.

– Поделом, – зло произнесла Аглая, загоняя Егора в ванну, – ишь, как ловко придумал, брат родителей лечит да хоронит, денежки свои тратит, а тебе, хоть бы хны! Бог шельму метит!

– Демон, – перекрестился на нее, Егор Павлович, без стеснения стаскивая с себя всю одежду и залезая в ванну.

– Кто демон? Это я-то демон? – холодно поинтересовалась Аглая, уперев руки в бока.

– Демон, – убежденно прошептал Грошев, погружаясь в пенообразную субстанцию.

Аглая замолчала, увидев, что Алексей взялся за мочалку, намереваясь мыть брата.

– Больной он, что ты его слушаешь? – тихо произнес он.

– Больной, а обзывается!

И грязно выругавшись, Аглая поспешила на кухню, где ее ожидали трое родных детей: Кирилл, Виктория и Анфиса.

Огрев подзатыльником Кирюху уже успевшего без спросу умять три ломтя хлеба; дав кулаком по сутулой спине Вике, заставив выпрямиться, она с улыбкой повернулась к Анфисе:

– Доченька, солнышко мое, супчик будешь?

Анфиса, невероятной красоты, девица пятнадцати лет, благосклонно кивнула:

– Хорошо, маман, мне немножко!

– За фигурой следишь, фифа? – дразнясь, высунул язык, старший Кирюха.

– Модель, – скривилась в презрительной гримасе, полной скрытой зависти, Вика.

– Молчать, – заорала Аглая на двух старших детей. – Анфисочка деньги на конкурсе красоты загребла, а вы что, где от вас хоть какая-то польза?

Кирилл с Викой насупившись, склонились к своим тарелкам с жидкими рыбным супом.

– Богородица дево радуйся! – взревел, вдруг Егор из ванной.

Аглая выронила половник.

– Это еще что такое?

– Таблетки, Аглаюшка, неси лекарства! – прокричал Алексей.

В ванной вскипела вода.

– Куда же вы его выписали? – кричала встрепанная Аглая на молчаливого врача-психиатра, приехавшего по вызову на скорой психиатрической. – А, если бы он нас убил?

– Оккультные больные часто бывают буйно помешанными, – согласился врач, безо всякого удивления наблюдая разгром квартиры с мокрыми следами.

– А почему вода повсюду, он что, все пытался освятить?

– Да мыли мы его в ванной! – зарыдала Аглая.

Потрясенные Грошевы проводили носилки с погрузившимся в беспамятство родственником до машины, где врач-психиатр посоветовал:

– Документы оформляйте!

– Опять? – потирая избитые в попытке усмирить свихнувшегося брата, места тел, возмутился Алексей.

– Опять, – вздохнул психиатр и подмигнул, – или мы опять через три месяца на руки его вам выпишем!

– Ну, уж нет! – выкрикнула Аглая с большой ненавистью. – Оформим, сдохнем, но оформим, чем такую сволочь привечать!

Зареванные, напуганные Кирилл и Вика, стоя на ступеньках подъездной лестницы, во всем поддержали отца и мать, только Анфиса повела носом, передернула плечиком, заметив насмешливый взгляд прекрасного незнакомца на той стороне дороги. Правда, цвет глаз мужчины ее смутил – неестественно-черный. Разве такие бывают, хмурилась она, навряд ли!

18

– Ну-ка, стой прямо, не юли, – проорала санитарка по прозвищу Лиля-танк и сильно встряхнула Грошева.

– Не надо так, – простонал Егор Павлович, прикрывая голову руками и в целом, напоминая придурковатого забитого человека.

– Поговори мне еще, – натягивая на него чистую больничную пижаму и забирая старую, воинственно высказалась она и, ударив по причинному месту соседа Грошева, старого онаниста, вздумавшего ублажать себя прямо тут, при Лиле, удалилась из палаты. Тяжело топая.

– Ей бы в тюрьме с урками работать, – пробормотал Егор Павлович, забираясь обратно в кровать.

– Вот, гляди, я ей письмо сочинил! – торжественно прошептал с соседней койки онанист и протянул огрызок бумажки.

Грошев машинально взял, письмо было написано своеобразным, неуверенным почерком с примесью печатных букв, который вызвал у бывшего преподавателя изобразительных искусств ассоциацию с начальной школой.

Он не смог сфокусировать внимание на содержании текста и страшно устав, отдал бумажку обратно.

Онанист возбужденно зашептал:

– Я женюсь на ней, и у нас будет дом с бульдогом, ведь собака должна быть похожа на свою хозяйку!

– Грошев! – сорвала одеяло со скрючившегося на кровати, пациента, Лиля-танк. – Немедленно, на процедуры!

Онанист восторженно захрюкал.

После обеда, Егор Павлович нехотя добрел до свободного окна, остальные, по всему коридору, уже оккупировали другие больные. Выглянул сквозь зарешеченные окна в больничный сад, где голые тополя тянули черные ветви к небу. Впрочем, солнце уже пригревало и веселые синички, порхающие по талому снегу, вызывали у зрителей бурю восторженных эмоций.

– Дикий народ, – вздохнул Грошев, глядя не столько в окно, сколько в измененные идиотизмом, бессмысленные глаза окружающих его людей.

Онанист, шаркая, прижимая к груди стопку чистых простыней, спешил вслед за могучей фигурой санитарки.

– Лиля-танк, – произнес Грошев ее имя и потер лоб, – что я тут делаю?

С этими словами он вошел в кабинет главного врача.

– Не могу я здесь больше! – ударил он себя кулаком в грудь. – Большинство людей считают меня странным, но большинство – это кретины и мир рассматривают с точки зрения самих себя, через себя, исходя из собственных амбиций, чувств, мироощущений!

Врач кивал, не возражая.