Под псевдонимом Ирина
Шрифт:
Возможно, она явилась результатом какой-то внутренней, служебной борьбы, внутренних неурядиц и не разберих. Ведь именно в 1947 году образовался так называемый Комитет информации, в состав которого вошла и разведка, что порвало внутренние кровные нити между другими подразделениями МГБ и что впоследствии было признано ошибкой в реорганизации. Возможно и то, что смерть Рыбкина была одним из эпизодов тогдашней антисемитской волны (Рыбкин был евреем). Органы государственной безопасности, как известно, были как раз одним из тех учреждений, в которых наиболее ярко просматривается линия то взлета, то падения роли евреев в государственной политике нашей страны. Во времена создания ВЧК, еще во времена Дзержинского, все ведущие, ключевые позиции занимали евреи, и не только ведущие —
Смерть Рыбкина могла быть и результатом его участия в организации и проведении знаменитой Ялтинской конференции (4-11 февраля) 1945 года, где Рыбкин поддерживал контакты с представителями спецслужб США и Великобритании. Там, по настоянию нашей разведки, даже за час до начала переговоров был заменен американский гражданин, намечавшийся переводчиком между Рузвельтом и Сталиным. Нельзя исключать и эту версию.
А может быть, его смерть каким-то образом была связана с той работой, которую он проводил в последнее перед смертью время по восстановлению связи с нелегальной резидентурой в Турции. Нельзя забывать, что именно в Турции в годы второй мировой войны германским послом работал фон Папен, преемник Гитлера на посту фюрера, которого сталинское руководство стремилось убрать, боясь того, что если фон Папен заменит Гитлера, то Германия еще до окончания войны пойдет на союз с Англией и США. Могли сыграть свою роль какие-либо отголоски и этих давних военных лет.
Так или иначе, об этом теперь можно лишь гадать. Однозначного ответа на этот вопрос нет.
Москва. 8 января 1995 года. На Новодевичьем кладбище, у одной из могил, стоит с непокрытой головой пятидесятилетий мужчина. А у самого обелиска на снегу лежат алые, как кровь, гвоздики. На черном мраморе золотом выбиты слова:
Полковник Рыбкин Борис Аркадьевич родился 19 июня 1899 года — погиб 27 ноября 1947 года.
Ниже есть еще одна надпись:
Воскресенская-Рыбкина Зоя Ивановна, полковник, писательница 28.IV.1907 — 8.1.1992
Мужчина у этого памятника — сын Алеша, Алексей Борисович Рыбкин.
ВСПОМИНАЕТ ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА ЗАРУБИНА — ДОЧЬ В. М. ЗАРУБИНА
Белкина Михаила Ильича я хорошо знаю, поскольку он жил с нами в соседнем подъезде в доме КГБ на улице Чкалова в Москве. Знаю его жену Ольгу Ивановну и двоих детей. Мы общались семьями. В настоящее время его младший сын Илья занялся бизнесом в области культуры. В 1950 году М. И. Белкин был заместителем Абакумова — начальника контрразведывательного управления СМЕРШ в звании генерал-лейтенанта. Послевоенные годы он был нашим представителем в Юго-Восточной Европе с местом пребывания в Вене. Его арестовали где-то в 1951 году вместе с женой. Тогда арестовывали, как мы говорили, подъездами, сначала один подъезд, затем другой. Сидел он недолго. После освобождения из тюрьмы пошел работать простым рабочим на завод, с которого он был призван на работу в органы государственной безопасности. Когда он умер, то на похоронах было много рабочих с этого завода, которые хорошо отзывались о нем и гордились, что генерал-лейтенант не побрезговал и вернулся на работу к ним на родной завод.
Знаю я и капитана, или майора, Сурикова, который работал в одном управлении с Б. А. Рыбкиным под руководством П. А. Судоплатова. Познакомилась я с Суриковым как раз в кабинете Судоплатова, когда его направляли на работу не то в Прагу, не то в Будапешт. Я должна была курировать его семью во время его нахождения в командировке. Суриков отнесся ко мне более чем сдержанно, так как воспринял меня не как сотрудницу, а как дочь генерала Зарубина.
Но с его женой Симой мы были в очень хороших отношениях.И вот после его смерти я получаю от него письма. Я впервые получила письмо от уже умершего человека. Это было письмо-исповедь. Видимо, Сима писала ему обо мне и о моей заботе о ней. В письме он просил извинить его за то, что он принял меня не за того человека. «Мне сегодня сорок лет, — писал Суриков, — и вот я подумал…» И дальше шли извинения и комплименты в мой адрес.
Глава 29
Воркута
Наступил 1953 год. С группой работников я была в Берлине. В конце февраля стали распространяться слухи, они проникали в здешние печать и радио, о тяжелой болезни Сталина. Помню, 4 марта все заговорили о его смерти, но московское радио молчало…
Наша группа жила в гостинице в Карлсхорсте. В ночь на 5 марта товарищи собрались в моем номере, мы пили чай и ждали подтверждения или опровержения этих все более и более обволакивающих нас слухов. Вполголоса спрашивали, кто может заменить вождя, и приходили к выводу, что «замены ему нет»… Глубокой ночью московское радио передало сообщение о кончине Сталина. Каждый из нас испытывал в ту минуту странное ощущение, позже мы признались в этом другу другу. Чувство невосполнимой потери и освобождение от страха…
Мы пошли в наше посольство. На здании, расположенном на Унтер-ден-Линден, уже висел огромный портрет, рама которого была обвита красными и черными полотнищами. Под портретом объявление, извещавшее, что утром состоится траурный митинг.
Пошли бродить по городу. Берлин еще лежал в руинах, но бывшая Фридрихштрассе, названная Сталин-алее, достраивалась красивыми, светлыми домами. На площади возвышался грандиозный монумент Сталина. Нас поразило, что со всех сторон к этому теперь уже памятнику шли берлинцы. Они несли в горшочках комнатные цветы и аккуратно устанавливали их вокруг постамента. Сотни горшочков уже покрывали площадь, а люди все шли и шли. Мы воспринимали это как знак благодарности советскому народу, освободившему страну от гитлеровской чумы. Но ведь многие из этих людей с таким же энтузиазмом совсем недавно прославляли Гитлера. Когда же они были искренни?
В гостинице нас ждала телефонограмма, обязывающая возвращаться в Москву. Мы вылетели самолетом, но неожиданно приземлились на аэродроме под Варшавой.
— Придется вам потерпеть, — сообщил пассажирам командир экипажа. — Москва не принимает. Вылетим не раньше, чем часа через два.
Несмотря на раннюю весну, день выдался невероятно жаркий, спрятаться было некуда. Под крышей самолета дышать нечем, горячо. Летевший с нами капитан-директор китобойной флотилии, знакомый всем Соляник, решил съездить в Варшаву и привезти оттуда хотя бы лимонада и чего-нибудь съестного. Вскоре он вернулся и привез несколько спасительных бутылок.
В Москву мы прибыли поздно вечером. Смерть Сталина всколыхнула народ. Я видела плачущих женщин и мужчин. В автобусе пассажиры разговаривали шепотом. В дни похорон тысячи граждан были подавлены в буквальном смысле этого слова, затоптаны…
После траурных дней стали приоткрываться черные страницы неоднозначной личности «отца народов». Начались аресты тех, кто участвовал в расправах 1937–1938 годов. На Лубянке поспешно освобождались от старых кадров, увольняли, как это обычно у нас делалось, всех подряд. Под подозрение брали каждого. В конце августа арестовали начальника Четвертого управления НКВД генерал-лейтенанта Павла Анатольевича Судоплатова, которого сочли причастным к делу Берия (позднее был реабилитирован военной коллегией Верховного суда России).
Вскоре у нас в управлении состоялось отчетно-выборное партийное собрание. В состав нового парткома была выдвинута и моя кандидатура. Я выступила с самоотводом, объяснила, что в связи с арестом Судоплатова, с которым была в добрых отношениях в течение двадцати лет, считаю, что до выяснения его дела не могу быть членом парткома. Мою кандидатуру сняли. В перерыве ко мне подошли товарищи и осудили мой поступок, говоря, что мое заявление похоже на то, что я несу ответственность за Судоплатова…