Под сенью молочного леса (сборник рассказов)

За день до моего отъезда дедушка решил прокатить меня до Ланстефана в двуколке, в которую был запряжен коротенький слабосильный мерин. Можно было подумать, что дедушка правит бизоном - так туго натягивал он вожжи, так свирепо щелкал длинным кнутом, так крепко бранился, сгоняя с дороги играющих мальчишек, так широко расставлял свои обтянутые гетрами ноги, так отчаянно проклинал дьявольскую силу и буйство своей хлипкой лошаденки.

– Держись, брат!
– кричал он всякий раз, как мы огибали угол, и, взмокший от пота, принимался что-то подтягивать, перехлестывать, дергать, размахивая кнутом, словно резиновой саблей. Когда же мерин с грехом пополам переваливал за угол, дедушка поворачивался ко мне и, радостно вздыхая, говорил:

– Ну, брат, одолели!

Мы вползли в гору, на которой стояла деревня Ланстефан.

Дед остановил лошадку у ворот трактира "Эдвинсфорд", вылез, похлопал ее по носу, дал ей кусок сахару и сказал:

– Эх, Джим, трудновато тебе, брат, возить таких молодцов!

Он выпил кружку крепкого пива, угостил меня лимонадом, извлек золотую монету из своего звонкого мешочка и подал ее миссис Эдвинсфорд. Она спросила, как он себя чувствует, и он ответил, что в Лангедоке дышится легче, чем здесь, тамошний воздух, сказал он, ржавые трубы и те прочистит. Мы пошли взглянуть на кладбище и на море, посидели в ланстефанском лесу, постояли на помосте, воздвигнутом в самой середине его, - сюда в праздник Иванова дня съезжались певцы, и здесь из года в год совершалась церемония избрания деревенского дурака в мэры Ланстефана.

Возле кладбища дед остановился и показал на чугунную решетку, из-за которой выглядывали изваяния ангелов и убогие деревянные кресты.

– Нет никакого смысла здесь лежать, - сказал он.

Мы помчались домой; Джим снова превратился в бизона.

В мое последнее утро у дедушки я проснулся поздно, и снилось мне, будто парусники с яркими разноцветными парусами, длинные, как линейные корабли, плывут по ланстефанскому заливу, а в лесу вслед уплывающим матросам на каком-то непонятном валлийском наречии поет хор ангелов, облаченных в длинные мантии бардов и жилетки с медными пуговицами.

Дедушку я уже не застал, когда спустился завтракать. Он вставал рано. Я пошел в поле пострелять из своей новой рогатки речных чаек да галок, что ютились в саду священника. Дул теплый летний ветер. Утренний туман, поднявшись с земли, плыл между деревьев, а где-то наверху, над туманом, шумели невидимые птицы. Мир встал вверх тормашками, и камни из моей рогатки, легко пробивая туман и ветер, летели, как град, падающий с земли на небо. Ни одна птица так и не упала к моим ногам в это утро.

Я разломал рогатку и отправился домой мимо фруктового сада. Дедушка рассказывал мне о том, как священник, которому принадлежал сад, купил трех уток на карматенской ярмарке, выкопал для них пруд посреди сада и как эти утки проковыляли от пруда к луже под обвалившимся крыльцом и принялись там плавать и крякать в свое удовольствие. Я дошел до конца тропинки и, подойдя к забору, заглянул в дырочку: оказывается, священник проложил канавку от лужи к пруду и повесил объявление, на котором четкими буквами было начертано: "ДОРОГА НА ПРУД".

В луже у крылечка по-прежнему плавали три утки.

Дома дедушки не было. Я думал, что он в саду, любуется своими яблонями, но его не было и там. Я окликнул человека, работавшего в поле за нашей изгородью:

– Вы не видели моего дедушку?

Он навалился всем телом на лопату и крикнул мне через плечо:

– Видел, он надел свою красную жилетку.

В соседнем домике жил Грифф, парикмахер. Я крикнул ему в открытую дверь:

– Мистер Грифф, вы не видели моего дедушку?

Парикмахер вышел ко мне без пиджака.

– Он надел свою парадную жилетку, - сказал я.

Я не знал, имело ли это какое-нибудь значение или нет, но дедушка надевал эту жилетку только ночью.

– Уж не побывал ли дедушка в Ланстефане?
– спросил мистер Грифф.

– Мы вчера туда ездили в двуколке, - сказал я.

Парикмахер быстро прошел к себе в дом, сказал кому-то несколько слов по-валлийски и вышел - в белой куртке и с какой-то пестрой палкой в руках. Он зашагал широкими шагами по улице; я бежал рядом.

Мы поравнялись с мастерской портного, мистер Грифф остановился и крикнул:

– Дан!

Дан-портной покинул нишу окна, где он сидел, как индусский жрец в жокейской шапочке.

– Дай Томас надел свою жилетку, - сказал мистер Грифф.
– Вчера он ездил в Ланстефан.

Дан-портной вернулся к себе за пиджаком, а мистер Грифф зашагал дальше.

– Морган!
– крикнул он на ходу, поравнявшись с мастерской плотника. Дай Томас съездил в Ланстефан и теперь ходит в своей жилетке!

– Ладно, я скажу Моргану, - раздался голос плотниковой жены из скрежещущего и стучащего сумрака мастерской.

Мы заглянули в лавку мясника, и в дом мистера Прайса, и всюду, как городской глашатай, мистер Грифф возвещал одно и то же.

Все собрались в Джонстон-сквере. Дан-портной приехал на велосипеде, мистер Прайс - в двуколке, мистер Грифф, мясник, Морган-плотник и я забрались в тряскую тележку и покатили в Карматен. Впереди ехал портной, безостановочно позванивая в звоночек, словно в деревне случился пожар или крупная кража. На одном углу старушка шарахнулась от своей калитки и стремительно бросилась к дому, как курица, в которую мальчишки швыряют камнями. Какая-то женщина помахала нам пестрым платочком.

– Куда мы едем?
– спросил я.

Никто мне не отвечал.

Дедушкины соседи были торжественны и нарядны, как старички на ярмарке. Мистер Грифф скорбно покачал головой.

– Вот уж не думал, что Дай Томас снова выкинет такую штуку!

– Да еще после того случая!
– печально добавил мистер Прайс.

Лошадка трусила рысцой, мы вползли на Конститюшнхилл и с грохотом спустились с горы на Ламмас-стрит. Портной звонил в свой звоночек, какая-то собачонка с визгом увивалась возле колес его велосипеда. Под цокот копыт по булыжнику, которым была вложена дорога на мост через Тауи, я вспоминал шумные полночные поездки деда, от которых скрипела его кровать и дрожали стены, и передо мной вновь возник нарядный жилет и улыбка на стеганом лоскуте лица, озаренном светом свечи.

Портной повернулся в седле, велосипед под ним зашатался и стал вихлять из стороны в сторону.

– Вот он, Дай Томас!
– крикнул он.

Тележка с грохотом въехала на мост, и я увидел дедушку: медные пуговицы его сияли на солнце, на нем были черные тугие воскресные брюки, на голове пыльный цилиндр, который я как-то видел в шкафу на чердаке, а в руках он держал какой-то ветхий баул. Дедушка поклонился нам.

– Доброе утро, мистер Прайс, - сказал он, - и вам, мистер Грифф, также и вам, мистер Морган.

Мне он сказал отдельно:

– Доброе утро, брат.

Мистер Грифф поднял свою разноцветную палку и ткнул ею в сторону деда.

– Что вы здесь делаете среди бела дня, здесь, на Карматенском мосту? строго спросил он.
– Да еще вырядились в воскресную жилетку и старый цилиндр!

Дед молча подставил лицо речному ветру, борода его шевелилась и приплясывала, и казалось, что он держит перед кем-то речь. Но он всего лишь молча разглядывал рыбаков, что по-черепашьи копошились возле лодок.