Под сенью молочного леса (сборник рассказов)

Пухленькая блондинка, от которой пахло мокрым кроликом, невозмутимая даже в такой мерзкий вечер, просеменила мимо, покачиваясь на высоких каблуках. Каблуки постукивали, подметки шлепали по слякоти.

Лесли одобрительно посвистел ей вслед.

– Это потом, - сказал я.

– Понял, - сказал Лесли.

– К тому же, она толстовата.

– Люблю толстушек, - сказал Лесли.
– Помнишь Пенелопу Боган? Ничего дамочка.

– Да ладно! Старая курица с улицы Парадиз. Как у тебя с финансами, Лес?

– Немного мелочи. А у тебя?

– Шестипенсовик.

– Что нам светит? Бар в "Компасе"?

– Бесплатный сыр в "Мальборо".

Мы зашагали в сторону "Мальборо", увертываясь от спиц зонтиков, а ветер то хватал нас за плащи, на которых плясали блики дымящихся фонарей, то набрасывался на уличный мусор и гнал его вдоль канав; кувыркались грязные комья, газеты, тряпье, отбросы, шелуха, окурки; клочья шерсти шлепались, плыли и съеживались в водостоках. Где-то чихали и дребезжали костлявые трамваи, а с моря доносился корабельный гудок, словно стон совы, заблудившейся в туманной гавани, и Лесли сказал:

– Чем потом займемся?

– Пойдем за кем-нибудь, - сказал я.

– Помнишь, как мы шли за той девицей по Китченер-стрит? Она еще уронила сумочку.

– Лучше бы ты вернул ее.

– Там ничего не было, только кусок хлеба с вареньем.

– Пришли, - сказал я.

В закусочной "Мальборо" было холодно и пусто. На отсыревших стенах висели таблички: Не петь. Не танцевать. Не играть в азартные игры. Не торговать.

– Спой, - сказал я Лесли, - а я спляшу, потом сыграем в карты, и я продам свои подтяжки.

Барменша с волосами цвета золота и двумя золотыми передними зубами, как у богатенького кролика, дула на свои ногти и полировала их о черное марокеновое платье. Она подняла глаза, когда мы вошли, снова дунула на ногти и продолжала отчаянно их тереть.

– Сразу видно, что сегодня не суббота, - сказал я.
– Добрый вечер, мисс. Две пинты.

– И один фунт из кассы, - сказал Лесли.

– Давай свою мелочь, Лес, - прошептал я, а потом сказал громко:

– Всякому видно, что сегодня не суббота. Никто не допился до чертиков.

– Кому же тут напиваться, - сказал Лесли.

В этом облупившемся темно-каштановом зале вообще не хотелось пьянеть. Обычно здесь острили мелкие торговцы, заказывая виски с содовой, с ними сидели бесшабашные крашеные женщины, которых угощали портвейном с лимоном; унылые завсегдатаи, хмелея по углам, становились великими личностями, придумывали свое прошлое, в котором они были богаты, значительны и любимы; разбитные тетки в обносках зубоскалили, потягивая спиртное; зазнавшиеся ничтожества переделывали мир; нацепивший серьги музыкант ансамбля "Стильный Вилли" бренчал на разбитом пианино, и звуки булькали в нем, как в шарманке, завывающей под водой, покуда не лопнет терпение носатой жены хозяина. Незнакомцы приходили и уходили, но чаще уходили. Мужчины из долин заглядывали, чтобы пропустить полдюжины стаканчиков; иногда случались драки; и вечно что-нибудь затевалось: перебранки, розыгрыши, вранье, дурачество; то охватит страх, то любовь и смятение, бредни сменялись покоем, порой словно залетная тоска проносилась в хмельном воздухе этого неуютного, унылого небытия, в этом сбитом с толку, нескладном городе, в самом конце трамвайных линий. В тот вечер это была самая печальная обитель на свете.

Лесли тихо сказал:

– Может, она отпустит нам в кредит?

– Терпение, парень, - прошептал я.
– Подожди, пока она раздобрится.

Но барменша услышала и подняла глаза. Она увидела меня насквозь, достигая взглядом истока моей коротенькой жизни и того самого ложа, на котором я родился, и покачала золотоволосой головой.

– Не знаю, в чем дело, - сказал Лесли, когда мы шли по Крымской улице под дождем, - но сегодня у меня душа не на месте.

– Сегодня самый печальный на свете вечер, - сказал я.

Вымокшие, мы сиротливо остановились поглядеть на афиши возле кинотеатра, который мы называли "Драная киношка". День за днем, год за годом мы устраивались на краешках жестких сидений в промозглой, но укромной мерцающей темноте, сначала с полными горстями ирисок и арахиса, которым щелкали вместо немых винтовок, а потом с сигаретами: это были сногсшибательные дешевые сигареты, когда глотали их дым, начинался такой кашель, что, казалось, сердце превратится в пепел.

– Давай зайдем, навестим Лона Чейни, - сказал я, - и Ричарда Талмаджа, и Милтона Силлза, и... и Ноя Бири, и Ричарда Дикса... и Хитрюгу Саммервиля, и Крикуна Гибсона.

Мы оба вздохнули.

– Где ты, улетевшая юность?
– сказал я.

Мы тяжело зашагали дальше, упрямо ступая, обрызгивая прохожих.

– Открой зонтик, - сказал я.

– Он не открывается. Попробуй.

Мы взялись за него вместе, и зонтик вдруг наполнился ветром, спицы пронзили мокрый покров, ветер заплясал на его клочьях, и он забился над нами, как раненая механическая птица. Мы пытались втянуть его обратно: еще одна невидимая спица взвилась сквозь рваные перепонки. Лесли потащил его за собой по тротуару, как подстреленного.

Девчонка, которую звали Далси, семенила в сторону "Драной киношки", она крикнула нам "Привет", и мы подошли к ней.

– Ужас, что сейчас случилось, - сказал я. Когда этой дурехе было лет пятнадцать, волосы у нее были, как солома, и мы ей наврали, что они станут виться, если съесть мыло. Лес принес кусок из ванной, и она сжевала его.

– Я знаю, - сказала она, - вы сломали свой зонтик.

– А вот и нет, - сказал Лесли.
– Это вовсе не наш зонтик. Он упал с крыши. Сама потрогай, - сказал он.
– Сразу ясно, что он упал с крыши.

Она робко взяла зонтик за ручку.

– Там кто-то стоит и бросает зонтики, - сказал я.
– Это неспроста.

Она захихикала, но вдруг замолчала и явно встревожилась, когда Лесли сказал:

– Мало ли, что. Потом полетят палки.

– Или швейные машинки, - сказал я.

– Ты подожди тут, Далси, а мы пойдем узнаем, - сказал Лесли.

Мы поспешили по улице, повернули за угол, продуваемый ветром, и побежали.

Возле кафе Рабиотти Лесли сказал: "Нехорошо получилось с Далси". Больше мы никогда не вспоминали об этом.

Промокшая девушка стремительно промелькнула мимо. Не сговариваясь, мы пошли за ней. Длинноногая, она легко добежала до Инкерман-стрит и свернула в переулок Парадиз, а мы шли за ней по пятам.

– Не понимаю, зачем мы ходим за ними, - сказал Лесли, - идиотизм какой-то. Все равно никуда не приходишь. Только идешь до самого дома и начинаешь заглядывать в окно и смотреть, что они делают, но почти у всех задернуты шторы. Спорим, больше никто такого не вытворяет.

– Откуда ты знаешь?
– сказал я.