Под созвездием муз
Шрифт:
С тех пор моя душа навсегда принадлежала этим стенам, как и всё, что происходило в них, – навсегда принадлежало мне.
За окном давно стемнело. Настольная лампа рассеивала золотой свет по комнате. Под её лучами было горячо, будто бы это не лампа, а самое настоящее солнце. На столе лежал учебник по французскому и тетрадь. Чуть левее стояла кружка чая.
– Christophe Colomb – navigateur espagnol. En 1492, grace a l'equipement d'expeditions des rois catholiques, il decouvre l'Amerique pour les Europeens, -проговаривал
Завтра нужно наизусть рассказывать о мореплавателях. Я уже выучил об Америго Веспуччи, Васко да Гама, и мне оставался только Колумб. Сегодня тема запоминалась удивительно легко.
Из бабушкиной комнаты доносились звуки телевизора.
Сегодня я купил новую игру, и мне уже натерпелось поиграть, но сначала нужно было доделать уроки, иначе бабушка меня прибьёт. Внезапно зазвонил телефон, оторвав меня от французского.
«Мама».
На дисплее из стороны в сторону качался телефон.
– Алло.
– Сыночка, привет, – радостно донеслось из трубки.
– Привет, мам.
– Что делаешь? – после такого вопроса обычно идёт что-то неприятное.
– Уроки.
– Молодец, – похвалила она, – ну давай собирай вещи и приходи к бабушке8, поедем домой.
Вот то, о чём я говорил.
– Ну мааам, – застонал я, искривив лицо.
– Всё, без «мам», собирайся, я тебя жду.
В трубке послышались быстрые гудки.
– Чёрт! – с обидой произнес я.
Я не любил жить у мамы. Всё в стенах её квартиры отторгало меня, и дело было вовсе не в интерьере. Просто в ней я постоянно чувствовал себя чужим.
Мне было до боли обидно уезжать. Я со злостью бросил телефон на стол.
– Не хочу! – всё во мне отказывалось мириться с тем, что нужно покидать Пэдингтон.
Я пошёл к бабушке в комнату. Она лежала, укрывшись одеялом, и смотрела какое-то ток-шоу.
– Что, уже сделал уроки? – поинтересовалась бабушка.
– Нет, – недовольство в моём голосе было абсолютным, – не успел. Мне позвонила мама. Мне нужно собираться и идти на Борингтон.
Бабушку Лизу эта новость никак не удивила.
– Ну, собирай портфель, бери форму. Ты вешал её в шкаф? – откинув одеяло, она стала подниматься с кровати.
Бабушке было много лет (сколько я не знал, да и меня это не интересовало), но она не выглядела старой. Бабушка была немного полненькой (но это шло ей), имела пышные русые волосы.
В каждой комнате теперь горел свет. Я искал свои вещи. Бабушка помогала мне собираться.
Бабушка Вероника жила улицей выше на Борингтон-стрит, 8. Когда я зашёл, в прихожей горел свет. Бабушка почти сразу вышла ко мне, одетая во все чёрное, за исключением мягких фиолетовых тапочек, изнутри оббитых белой шерстью. Бабушка была приземистой, имела такие же короткие, как у бабушки Лизы волосы, но в отличие от неё коричневые, а не русые.
– Пришёл, – она улыбнулась мне. Бабушка Вероника говорила громко, потому как имела небольшие проблемы со слухом.
– Привет, ба. Где мама?
– Я здесь, – послышался голос с кухни.
– Они собираются, – пояснила, хихикнув бабушка.
Мимо меня пролетела мама.
– Привет, сыночка, – через секунду её и след простыл.
Из другой комнаты послышался голос младшего брата.
– Мам, где мои кроссовки?
Я понял, что это, как всегда, надолго.
– Разувайся,
пойдём, я налью тебе чаю, – ласково предложила бабушка.Они собирались больше получаса.
Спустя пять минут после прихода мои мечты о том, что мы вот-вот уедем, разбились, как сервиз из фарфора об асфальт. Я снял куртку и согласился на чай.
В средних размерах кухне стены были светло-зелёного цвета, но желтящая лампа в стеклянном абажуре делала их приторно-оливковыми. Абажур был витражным. Глянцевые фрукты на нем выглядели бы аппетитно, если бы не толстый слой пыли, покрывавший стекло.
По телевизору шли бесконечные сериалы-мелодрамы, которые так любила бабушка Вероника. Бесконечные разводы, убийства, тяготы жизни не вызывали у меня никакого интереса, напротив, от желтизны их сюжета меня тошнило, а от оливковости этой комнаты, меня тошнило в два раза сильнее. Бабушка же с непреложным интересом смотрела каждую серию. Иногда комментируя: «Ах! Ты представляешь?» или «Вот же… какая жизнь».
Откинувшись на спинку стула, я ждал. Умирая от скуки, не зная, чем себя занять. Приходилось смотреть телевизор вместе с бабушкой.
Вечер покрылся ржаво-оранжевым налётом неприязни. Приехав в мамину квартиру, мы сразу принялись готовить ужин. Она поручила нам с Михаэлем чистить и резать овощи. На ужин сегодня был суп. После я отправился мыть всем обувь и готовить вещи в школу. В общем, только где-то через час я освободился.
В нашей комнате было прибрано и пахло чистотой. Но, несмотря на визуальную привлекательность, что-то отталкивало меня от этого места. Я включил настольную лампу и достал учебник и тетрадь по французскому. Очень скоро я дописал тему, но выучить за вечер смог только пару предложений. Словно эта квартира не давала мне запомнить текст, воруя слова, буквы, мысли.
У нас с братом была двухъярусная кровать. Наверху спал я.
Когда Михаэль выключил свет, я долго ворочался и не мог уснуть. Последним, что мне запомнилось, было то, как я повернулся к стене и взялся рукой за ограждение кровати. Холод приятно остудил горячую руку. Металлическая перекладина в моём сознании стала чем-то похожим на бабушку Лизу, стала единственной вещью в этом доме, которая не вызывала у меня неприязни. Будто эта перекладина была частью того моего дома на Пэдингтоне. Она связывала меня с ним и переносила туда. Я думал о бабушке. Эта мысль успокаивала. Спокойствие… я провалился в сон.
Любое утро на Лайнинг-стрит начиналось примерно с одного и того же – с крика. Если он не появлялся сразу, то проклёвывался впоследствии. Сегодня поводом стала мятая рубашка Михаэля9.
– Ты на что похож?! Я кому вчера говорила погладить рубашку! – мама кипела от злости. – Быстро снимай и иди гладь!
Михаэль гладил очень долго, а это означало, что мы опоздаем.
– А ты что стоишь? – у неё были глаза хищника. – Не видишь сколько пакетов нужно отнести в машину! Я специально тебя раньше разбудила, чтобы ты отнёс их! Ты мне что сказал? «Мама, я успею потом». И где твоё потом?! Мы из-за Михаэля уже опаздываем, а теперь ещё и ты будешь пакеты неделю носить!!!