Под стеклянным колпаком

И тут я увидела отцовскую могилу.

Впритык к его надгробной плите была чья-то другая, буквально впритык, как люди стоят впритык друг к дружке в помещении, где никому не хватает места. Плита была из нежно-розового мрамора, цвета консервированного тунца, и написано на ней было только отцовское имя и две даты со штришком между ними.

К изножью плиты я положила жалкий мокрый пучок азалий, которые сорвала с куста, растущего у кладбищенских ворот. Затем у меня подогнулись ноги, и я села на влажную траву. Я не могла понять, почему так громко плачу.

Но тут я вспомнила, что до сих пор не пролила по своему отцу ни слезинки.

Моя мать тоже проводила его без слез. Она только улыбалась и говорила о том, какое великодушие проявил отец, вовремя умерев, потому что, если бы он не умер, ему суждено было провести остаток своих дней парализованным калекой, а он, конечно же, и сам предпочел бы умереть, нежели влачить столь жалкое существование.

Я прижалась лицом к ледяному лику мраморной плиты и выплакала под холодным соленым дождем все свое горе, оплакала все свои утраты.

* * *

Теперь я знала, как к этому подойти.

В ту же минуту, когда машина затормозила на выезде и шум мотора затих, я вскочила с постели, быстро надела белую блузку, зеленую юбку колоколом и черный плащ. Плащ со вчерашнего дня не успел просохнуть, но скоро это перестанет иметь какое бы то ни было значение.

Я спустилась по лестнице, нашла на обеденном столе бледно-голубой конверт и вывела на обороте огромными корявыми буквами: «Я ухожу на длинную прогулку».

Я положила свое сообщение туда, где моя мать заметит его, как только вернется.

И расхохоталась.

Я ведь забыла самое главное.

Я помчалась наверх и придвинула кресло к шкафу. Взобравшись на кресло, я достала с верхней полки маленькую, наглухо задраенную зеленую шкатулку. Я могла бы открыть ее голыми руками — замочек был таким жалким — но мне хотелось проделать все хладнокровно и по порядку.

Я полезла в материнский письменный стол, открыла верхний ящик справа и достала оттуда синюю шкатулку с драгоценностями, упрятанную под надушенные ирландские салфетки. Из обитой изнутри бархатом шкатулки я достала маленький ключик. Отперла им зеленую шкатулку и достала оттуда непочатый флакончик с таблетками. Их оказалось больше, чем я рассчитывала найти.

Как минимум, пятьдесят.

Если бы я решила подождать, пока мать не выдаст их мне по штуке на ночь, мне пришлось бы прикапливать их на протяжении пятидесяти ночей. А за это время возобновились бы занятия в колледже, и возвратился бы из Германии мой брат, и вообще стало бы слишком поздно.

Я положила ключ на место, к недорогим цепочкам и колечкам, поставила шкатулку в ящик письменного стола под ирландские салфетки, возвратила шкатулку с лекарствами на верхнюю полку шкафа и передвинула по ковру кресло в точности туда, где оно стояло раньше.

Затем спустилась на первый этаж и прошла на кухню. Открыла кран и налила себе большой стакан воды. Затем, со стаканом и с флакончиком таблеток, отправилась в подвал.

Туманный, как бы подводный, свет заливал это помещение, струясь из низких подвальных окон. За старой керосиновой горелкой в стене, примерно на уровне плеча, было слуховое окно, уходившее куда-то в неизвестном направлении. И еще одна дыра, пошире, для вентиляции, присовокупленная к дому после того, как был вырыт этот подвал, ставший таинственным и таинственным образом связанным с землей прибежищем.

Несколько старых и полусгнивших поленьев преграждали путь в вентиляционное отверстие. Мне удалось чуть сдвинуть их с места. Затем я поставила стакан с водой и флакончик с таблетками рядышком на плоскую поверхность одного из бревен и начала протискиваться в дыру.

Сделать это было крайне непросто. У меня ушло много времени, но в конце концов, после нескольких безуспешных попыток, мне удалось проникнуть туда, и я поползла во тьму, как сказочный тролль.

Земля под моими босыми ногами была приветливой, хотя и холодной. Я подумала о том, сколько воды утекло с тех пор, как конкретно этот кусок почвы мог погреться на солнышке.

Затем, постепенно подтаскивая тяжелые, покрытые пылью поленья все ближе и ближе, я заложила ими вход в мою пещеру. Тьма была на ощупь толстой, как бархат. Я потянулась за флаконом и стаканом и на четвереньках и нагнув голову поползла в самый дальний угол.

Паутина, нежная, как мотыльки, касалась моего лица. Разложив на земле черный плащ, как будто свою собственную тень, я открутила колпачок с флакона и проглотила таблетки, одну за другой, запивая каждую небольшим глотком воды.

Сперва я вроде бы ничего не почувствовала, но когда во флаконе обнажилось дно, у меня перед глазами поплыли красные и синие круги. Флакон выскользнул у меня из рук, и я легла навзничь.

Наступило безмолвие, вобравшее в себя шорох гальки, шум раковин и грохот всех кораблекрушений моей жизни. И затем, уже на обрыве сознания, безмолвие отворило мне свои врата, и, предаваясь его могучей приливной волне, я заснула.

14

Было совершенно темно.

Я ощущала только тьму — только тьму и ничего другого, — и голова моя поднялась во тьме, ощущая ее, как головка червя. Кто-то тихонько плакал. Затем тяжелый и жесткий удар пришелся мне по щеке, обрушившись на нее, как каменная стена, и плач прекратился.

Молчание восстановилось, его поверхность разгладилась, как разглаживается поверхность озера после того, как брошенный в воду камень пойдет на дно.

Зашумел холодный ветер. Меня переносили куда-то подземным туннелем, причем на чудовищной скорости. Затем ветер прекратился. На расстоянии послышался какой-то неясный ропот, как будто сотни голосов сразу выражали негодование и протест. Затем замолкли и голоса.

По моему глазу провели резцом, и в возникшую щель пробилась полоска света, как будто раскрылись уста или рана, а потом тьма вновь сомкнула надо мной свой полог. Я попыталась откатиться в сторону, противоположную той, откуда лился свет, но руки были намертво прикручены у меня к телу, и я не в силах была даже пошевельнуться.

Мне начало казаться, что я очутилась в подземном царстве, залитом слепящими огнями, и что помещение, в котором я нахожусь, полно народу, и что все эти люди по какой-то причине удерживают меня в неподвижности.

Затем резец ударил вновь, и свет ворвался мне в череп, и сквозь толстую, мокрую, глухую тьму чей-то голос прокричал:

— Мама!

* * *

Воздух дышал и играл на моем лице.

Я почувствовала, что пространство вокруг меня приобретает очертания какого-то помещения, какого-то большого помещения с распахнутыми окнами. Подушка мягко поддавалась тяжести моей головы, а тело, не испытывая никакого напряжения, скользило между тонкими простынями.