Под знаком змеи.Клеопатра

Антоний громко и сердечно рассмеялся.

— Охотно этому верю! Что был бы Египет без Рима? Но не забывай, что этот договор с Клеопатрой заключил божественный Цезарь.

— И она была верна ему и после его смерти, когда поддержала его друзей и наследников, выступивших против убийц — сначала Долабеллу в Сирии, потом тебя, Октавия и Лепида против Брута и Кассия. В том, что ее флот погиб во время бури, ты должен обвинять богов, а не ее.

— Да, богов! — усмехнулся император. — На них нельзя положиться, и, однако, мы все равно чтим их. Ну, хватит об этом — в честь твоего прибытия я решил устроить симпосий. Надеюсь, он тебе понравится и запомнится.

Конечно, я возгордился этим, пока не увидел позднее, что Антоний по каждому поводу устраивал попойки. Впрочем, это слово не подходит для симпосиев, которые Антоний превращал в настоящие представления.

Когда мы вошли в небольшой праздничный зал, все гости, собравшиеся там — их было около двадцати, — поднялись перед своим полководцем. Антоний представил меня им как чрезвычайного посла из Египта и затем познакомил меня с каждым из них в отдельности. Все они были высшими офицерами из легионов Антония, старые братья по оружию и застолью, все примерно ровесники императора, которому тогда уже минуло сорок лет. Кое-кто из них почти не скрывал своей неприязни к «египтянину» — это они позднее отговаривали Антония от союза с Клеопатрой.

Потом Антоний дружески обнял меня за плечи и повел к деревянному подиуму в торце зала, где разместились музыканты.

— Анаксенор! — крикнул Антоний. — Встань и покажись!

Тот поднялся, бережно отставил свою кифару и спустился

с помоста. Это был некрасивый полноватый мужчина. Он поклонился, и на его помятом, сильно накрашенном лице появилась рабская улыбка.

— Это наш кифарист, лучший в мире, и это не только мое мнение. Он обходится мне очень дорого, но ты ведь стоишь того, не правда ли?

Анаксенор льстиво улыбнулся и поклонился еще несколько раз.

— Для маленького музыканта нет большего счастья, чем служить тебе, император, большего никто и не мог бы ждать от жизни.

Антоний громко рассмеялся.

— Маленький музыкант! Да это все равно что назвать талант золота жалкими грошами!

Антоний повсюду славился своими шутками, но эти его слова, как я вскоре понял, были самой настоящей правдой. В Азии каждый ребенок знал имя Анаксенора, а в его родном городе Магнезии ему воздвигли памятник перед театром. Антоний постепенно передал ему доходы от четырех городов и приставил к нему личную охрану. Должно быть, назначенным для нее офицерам это показалось не очень почетным заданием.

Затем мне был представлен еще флейтист Ксютос, который держал свою флейту, точно скипетр, и с таким достоинством сошел с помоста, как будто был королем, спускающимся со своего трона.

Конечно, император собрал у себя лучших поваров Тарса. Подаваемые блюда, хотя и не такие утонченные и изысканные, как при дворе в Александрии, были приготовлены смело и иногда даже с нарочитой простотой. В основном это были дичь и птица. Видимо, Антоний не особенно любил блюда из речных и морских обитателей. К моему удивлению, слуги разбавляли вино тремя частями воды. Но, оказывается, это делалось, чтобы избежать преждевременного опьянения. Зато после еды все гости могли как следует подналечь на неразбавленное вино.

Музыканты играли спокойные, умиротворяющие мелодии. Анаксенор необычайно виртуозно вступал время от времени с сольными партиями, которые гости встречали громкими аплодисментами. Сомневаюсь, что они действительно так нравились этим грубым воякам. Просто они знали о пристрастиях своего императора, и поскольку они почитали его как бога, то старательно хлопали его любимому музыканту. На самом деле, это была чисто солдатская пирушка. Блюда подавали молодые легионеры. Их лица были невозмутимы, но, когда они приближались к императору, руки их начинали дрожать, а глаза светились.

Причины этого легко объяснить. В последующие дни моего пребывания в Тарсе я много раз наблюдал, как Антоний обращается со своими легионерами. Вот он возвращается после дня, проведенного в суде, и, спрыгивая с лошади, кричит часовым у ворот:

— Ребята, я так голоден. Я не могу ждать, пока там повара приподнимут свои задницы. Я лучше поем с вами.

Потом он садился за стол с этими простыми вояками и уплетал ржаную кашу из походной кухни. Когда Антоний находился вне дворца, любой из его людей мог обратиться к нему безо всяких церемоний. Он не выказывал ни малейшего высокомерия, добродушно шутил и серьезно рассматривал все доклады или прошения, даже если они могли показаться ему не столь уж важными.

Впрочем, вернемся к симпосию, на который я возлагал столько надежд. Казалось, что он уже подходит к концу. Антоний предался старым воспоминаниям со своими офицерами. Я вежливо слушал, но все это меня совершенно не трогало. Тем временем убрали посуду, все выглядело так, как будто праздник окончился. Я уже отвернулся, чтобы украдкой зевнуть, но тут меня разбудила внезапная барабанная дробь.

Дверь распахнулась, и появилось множество полуодетых рабынь в коротких хитонах [33] . Их узкое платье было присобрано так, что одна грудь была обнажена, как у легендарных амазонок. Каждая из девушек несла факел, чтобы осветить процессию фокусников, которые на ходу кувыркались, глотали огонь, жонглировали различными предметами. Музыканты освободили подиум, и теперь на нем показывали свое удивительное искусство акробаты.

33

Хитон — мужская и женская рубашка у древних греков. Могла быть длинной или короткой, с рукавами или без них.

Молодые легионеры, прислуживавшие нам, исчезли. Теперь их заменили киликийские дворцовые рабы. Они внесли маленькие запыленные кувшины, в которых обычно хранят только старое драгоценное вино. Подняв один из кувшинов, Антоний прочитал на печати:

— «Двенадцатилетний Самос — а здесь девятилетнее вино из Родоса».

Эти вина были густыми, как масло, сладкими и почти черными. Слуги подали к ним острую и очень соленую закуску: обжаренные кусочки баранины, вывалянные в соли и в меде, колбасу, которая просто горела во рту, перченые фиги и финики, соленые орешки, маринованный лук, огурцы и фрукты.

Потом фокусников сменила толпа сильно накрашенных актеров. Они представили что-то вроде театра теней с довольно смелыми шутками. Гвоздем программы стала сцена, представляющая один из подвигов Геракла, — и неспроста. В ней рассказывалось о том, как царь Феспий предлагает герою 50 своих дочерей. На сцене появился мускулистый великан Геракл. Он подошел к покрытому мехом ложу, прежде чем опуститься на него, приподнял хитон и показал свой фаллос, видимо, искусственно удлиненный, который по размерам сравним был с бычьим. Затем вошли дочери царя. Геракл, осчастливливая каждую, использовал разнообразные позы: спереди, сзади, стоя, лежа. Впрочем, поскольку вариантов было все же не так много, то некоторые из них повторялись. Но самой важной была завершающая сцена, когда Геракл встречает самую младшую дочь царя. К этому моменту снова были зажжены все факелы. Геракл поднял прекрасную девушку как некий приз и осторожно положил ее на ложе. Он ловко снял с нее хитон и взмахнул им, как трофеем. Потом опустился на ложе, лаская грудь девушки. При этом видно было, как набухает его могучий фаллос, который он, как копье, нацелил в ее открытое лоно.

Если предыдущие сцены были сыграны немного торопливо, то теперь все происходило медленно и торжественно: Ксютос, флейтист, сопровождал действие медленной мелодией, затем тихо вступили барабаны, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. И в том же ритме двигалась пара да сцене, пока оба не издали ликующий крик: Геракл — низкий и хриплый, девушка — высокий и протяжный — пронзительный крик страсти, который долго еще звучал в ушах.

Затем девушки с факелами закрыли эту любовную пару занавесом, и если теперь снова все хлопали и ликовали, то уже не только из желания понравиться императору.