Подари мне белые сны

— И что ты думаешь? Она прямо так сразу и возьмет тебя? Вот увидит эту писанину и побежит тебя оформлять?

— Нет, — покраснела Марта, — ну если ей эту бумагу на видное место на стол положить, да еще и ты рядом будешь, она, может, тебя спросит об этом, ты и порекомендуешь, скажешь, мол, хорошая работница, берите, не пожалеете. Фима, ну что тебе стоит-то, а? Всего делов-то — подсунуть бумажку на стол да словечко замолвить?

— Да ты что? Подставить меня решила? Сама работу теряешь и меня хочешь без места оставить?

— Фима, миленький, ну пожалуйста ну, помоги, ты ведь можешь, никто, кроме тебя, не сможет.

Марта умоляла. Она пододвинулась к нему поближе, стыдливо приглаживая коричневую «в рубчик» юбку на коленях. Фима исподволь оглядел ее, положил невзначай руку на оголившееся колено, но продолжал сопротивляться:

— Да я бы рад, Марта, но я так рисковать не могу, да и зачем мне?

— А знаешь, Фим, а я дома капустки насолила, — выпалила она, — целое ведро. Соседи заказывают, знают, что я мастерица.

Фима молчал.

— Может, зайдешь сегодня, попробуешь?

— И водочка есть?

— Купим по дороге, отчего же нет, — радостно согласилась она.

— Ну, может, и зайду.

Марта продвигалась по малюсенькой квартире впереди Фимы, наспех рассовывая по углам разбросанные вещи, обувь. Быстренько протерла стол на кухне, собрала на него все, что было в холодильнике да по шкафам. Было там немного, но много и не требовалось. Бабушку выпроводили к соседке чай пить. Все пошло своим чередом. Водочка в чайных кружках, капуста, разогретая картошка…

Одеваться Фиме долго не пришлось. Он и не раздевался-то толком, все впопыхах, второпях. Словно деньги за товар из-под прилавка принимал, понимая, что деньги — это хорошо, но то, за что они получены, — не очень.

На дорожку чаю попили. Марта задвинула подальше ощущение брезгливости к самой себе и продолжала ухаживать за гостем. О своей просьбе она больше не заговаривала, Фима сам начал.

— Вот что, Марта. Идея твоя никуда не годится. В кабинете у начальства я редко бываю, а если и бываю, то долго не нахожусь там. Если и подсовывать твою бумагу с просьбой, то уж лучше тогда в машине где-нибудь положить, чтобы сразу заметила. С другой стороны, — Фима теребил усы, старательно размышляя, — с другой стороны, в машине ничего лишнего не должно быть. Вот если положить где-нибудь в другом месте, на тумбе, в коридоре, например, около стенгазеты. А я начальницу туда подведу по дороге в кабинет, как бы экскурсия, будто я все вокруг показываю? А? Что думаешь? Сделаем, словно случайно там кто-то эту бумагу забыл. Бывает же — нес в кабинет и обронил, забыл. А она увидит, прочтет.

— Фима, ты голова! — восхищенно протянула Марта, поправляя волосы. Почему-то она не подумала, что никогда подобные бумаги не валяются у стенгазеты в коридоре, что место им где угодно, но не в коридоре.

— То-то, всегда надо подумать сперва, а потом делать, — самодовольно буркнул водитель, со смаком отхлебнув чаю. — А ты — кабинет, кабинет… Да там среди всех бумажек потеряется, и не заметит никто. И потом, письмо надо грамотно составить, с биографией, а не просто заявление, все по форме чтобы, посолиднее.

— А когда она приезжает?

— Начальница? Завтра. Я ее привезти должен с утра. Так что ты готовься, приоденься, в порядок себя приведи. Чтобы наготове, если что, ну, ты меня понимаешь.

— Так я биографию напечатать не успею, где я машинистку найду?

— А ты от руки, от руки напиши, а завтра мне с утра тихонько передашь.

Марта энергично закивала и вечером, уложив бабушку спать, сидела и старательно переписывала в десятый раз свою небогатую автобиографию, стараясь избежать помарок и ошибок.

На следующий день Марта, облаченная в свою самую лучшую блузку лилового цвета, ожидала на территории конторы приезда Фимы с начальницей. Из окна подъезд к зданию был хорошо виден, и Марта прилипла к стеклу. Она нервничала. Как все пройдет? Фима заверил, что все будет хорошо. Она уже сто раз прошмыгнула мимо тумбы около стенгазеты, убедившись, что бумаги с ее крупным, старательным, круглым почерком лежат на самом видном месте. Теребя шпингалет на окне, Марта вдруг замерла в ужасе. Руки! Ногти были покрыты ужасным красным лаком, облупленным, бросающимся в глаза уродливыми пятнами на неухоженных руках. Месяц назад ей дала его Наташка, прежняя уборщица, сказала, что нашла где-то бутылек с лаком, предложила попробовать. И Марта, не будь дурой, накрасила им свои ногти да и забыла про это. А теперь этот ярко-красный кошмар магнитом притягивал взгляд, давая сомнительную характеристику опрятности своей хозяйки. А вдруг начальница вызовет ее прямо сегодня? И увидит это безобразие? Да она и минуты лишней не станет думать, сразу прекратит разговор! Марта лихорадочно забегала в поисках ацетона. У «своих» в конторе конечно же искать было бесполезно. В магазин бежать — поздно, вот-вот Фима приедет с шефиней своей. Тома сочувственно покачала головой и развела руками — откуда, мол, у меня здесь ацетон?

— Может, не заметит? Не так уж и видно, — попробовала она успокоить подругу.

— Заметит, — уверенно прошептала Марта и принялась остервенело отколупывать лак перочинным ножичком, заимствованным у Томы. Скребла свои ногти так, словно именно от этого зависело успешное решение ее вопроса.

Когда машина подъехала и бесшумно остановилась у дверей особняка, Марта уже почти закончила. Лак еще кое-где был виден, но общий вид рук уже так не ужасал.

Она отскочила от окна и встала у двери, ведущей из конторы в общий коридор фирмы. Эту дверь держали как запасную, и обычно она оставалась запертой, но в этот день Марта открыла ее и сделала вид, что усердно оттирает невидимое пятно на дверном косяке.

Фима галантно распахнул двери перед холеной высокой дамой со взбитым шиньоном на затылке. Он говорил тихо, но Марта могла слышать, как он перечисляет помещения, занимающие первый этаж. Вот он указал на кухню, архив, и… и ускорил шаг, проходя мимо стенда со стенгазетой.

— А там что? — Дама развернулась на каблуках и ткнула наманикюренным пальчиком в сторону Марты, задержав брезгливый взгляд на невнятного цвета тряпке в ее руках.

— А то крыло занимает другая организация, — Фима, глядя бесстыжими глазами мимо застывшей в недоумении Марты, зашагал дальше, — они скоро отсюда съедут, как я слышал. Здание-то ведь райкомовское.

Дама удовлетворенно кивнула и в ту же секунду, начисто забыв и о Марте, и о конторе, величественно направилась вслед за учтивым водителем.

На следующий день Марта узнала, что на место уборщицы райкома взяли хорошенькую девицу, оказавшуюся (совершенно случайно!) племянницей Фимы.

Когда через полгода контору выселили-таки из особняка, Марта уже успела закончить курсы машинисток и устроиться секретаршей к директору швейной фабрики. Еще через полгода она превратилась из Марты в Марту Феоктистовну, ассистентку и, по совместительству, любовницу директора фабрики, который поставил ее вскоре во главе ателье и внезапно скончался. У Марты обнаружился талант к кройке и шитью, что принесло ей славу портнихи, очередь заказчиков и довольно большие по тем временам деньги и возможности.

Обидное недоразумение с Фимой она вспоминала лишь изредка, обида давно поблекла, лицо хитроглазого водителя постепенно стиралось из памяти, вытесняемое более полезными вещами. Осталось от того происшествия лишь недоверие к мужчинам да стремление к независимости любой ценой.

Замуж она все же вышла, чтобы «как у всех», но в душе всегда знала — муж ей нужен лишь для статуса. Дела в ателье процветали, Марта Гурова стала уважаемой дамой, имела все, о чем только мечтала, и превратилась из незаметной мышки в уверенную, властную женщину.