Подари мне жизнь

— А че?.. Нельзя, что ли?.. Ты… это, не бузи!.. Отмечали там… похороны одного, покойника… Он так, скажу тебе, нажрался, что еле… в гроб уложили…

— Чего ты буровишь, мелешь что? Не прикидывайся идиотом! Я знаю, когда ты пьян, а когда нет. Где был, котик?

Константин вновь решил сменить метод защиты. Перешел в нападение. Футбольный матч обещал быть бурным. Нужно забивать.

— А ты почему ничего не сказала мне про тот звонок? — спросил он, делая свирепый вид.

— Какой звонок?

— Еще и спрашивает! В начале августа звонила Ольга — у сына был день рождения. А ты ей там чего-то наговорила! А я не могу к ребенку поехать, поздравить?

— Да езжай ты куда хочешь и поздравляй!

— Ага. Поздно уже. Придется ждать до следующего года. Но ты опять меня не подзовешь к телефону.

— На следующий год здесь будет уже совсем другая девушка, — отрезала она. — А я ухожу. Ты ведь был сейчас у нее, правда?

Рита ждала ответа, постукивая каблучком по полу. Под ее пристальным взглядом Константин совсем смутился. И решил не лгать. Все равно узнает, правда откроется. Такая уж она дама, правда эта, любит ходить голой и всех смущать.

— Я был… в загсе, — сказал он. — Мы… это… зашли туда с Ольгой и, видишь ли, расписались. Ну, так получилось.

Рита, выслушав этот корявый ответ, не проронила ни слова, но молчание ее было страшнее заведенной мины. Часовой механизм отсчитывал последние секунды.

— Ты же понимаешь, что все это делается только ради ребенка, — произнес Костя, отступая и натыкаясь спиной на трюмо. — Не смотри на меня так, я начинаю потеть.

— Мертвые не потеют, — бесстрастно отреагировала Рита. — А ты для меня теперь хуже трупа. Такой же скользкий и гадкий.

— Трупы бывают вполне милыми и аккуратными, — пробормотал он. — Что ж делать, если так вышло? Не бежать же мне сейчас обратно в загс и разводиться?

— На мне он жениться не захотел, а на этой… Видеть тебя не могу! Прочь с дороги!

Она решительно двинулась на него, и Костя поспешил отскочить в сторону. С разъяренной пантерой лучше не связываться. Он успел лишь крикнуть вдогонку:

— А котлеты в холодильнике?

Но ответа Константин уже не услышал.

Утром Костя проснулся хмурым и злым, как никогда. Он не стал бриться, лишь сварил себе чашку кофе. Долго ходил по квартире, из угла в угол, обдумывая свое решение. Затем подошел к стене и сорвал с нее все фотографии, на которых была изображена Рита. То одна, то с кем-то из знаменитостей, то с ним — Костей. Бросил их на пол, но ему этого показалось мало. Он стал рвать их на мелкие кусочки, повторяя при этом:

— Сын для меня теперь дороже вас всех, ясно? Понятно вам? И молчите, раз ответить нечего!

Удовлетворившись содеянным, он закурил и позвонил хозяйке квартиры.

— Все, Марья Никитична, съезжаю от вас, — сказал он. — Деньги на тумбочке оставлю. Если вдруг появится Рита, передайте ей… Нет, ничего не передавайте.

Повесив трубку, он стал собирать вещи. Набив книгами и одеждой рюкзак, Костя в последний раз окинул взглядом свое уютное «гнездышко», где они с Ритой провели столько времени вместе, любили друг друга, ненавидели, но были все-таки по-своему счастливы.

— Се ля ви! — громко произнес он. — И шерше ля фам!

Затем запер за собой дверь, бросил ключи в почтовый ящик и вышел из подъезда. Кончился один период его жизни, начинался другой. Он вновь возвращался к своим родителям…

А Елизавета Сергеевна и Петр Давидович были бесконечно рады тому, что их блудный сын вновь вселился в свою комнату. Они и не знали, чем его еще попотчевать и угостить. На столе лежала хрустящая индейка, розовые лепестки семги, сочные мясистые помидоры, жареные шампиньоны, зелень, персики; стояла бутылка вина. Но Константин к пище не притрагивался, молча ковырялся вилкой в тарелке, думал о чем-то своем. Отец рассказывал еврейские анекдоты, видимо готовясь к походу в израильское посольство, но ни мать, ни Константин не смеялись. Наконец умолк и Петр Давидович.

— Да, совсем забыл сказать, я ведь женился, — произнес вдруг Костя. — Вчера.

Родители его переглянулись. Петр Давидович кашлянул. Елизавета Сергеевна громко высморкалась.

— Этого следовало ожидать, — несколько обиженно сказала она. — А на ком, позвольте узнать? На Рите?

— Нет, конечно. Риты для меня больше нет. Мы расстались. На Ольге. Но, мама, ты не волнуйся, это брак фиктивный. Чтобы только выехать вместе с Антоном в Израиль.

— Все фикции рано или поздно обретают реальные очертания, — ответила она. — Не совершил ли ты роковую ошибку, сынок? Смотри, как бы не пришлось потом кусать локти.

— Это было необходимо. А локоть не укушу, не достану. Если потребуется — попрошу Ольгу, она укусит, — вяло отшутился он.

— А как Антон? — спросил папа. — Ты был в больнице?

— Был. Лежит уже без волос. Выпали.

— Вот ведь дьявольщина! — вырвалось у Елизаветы Сергеевны. — И за что детям такие наказания? Куда Господь смотрит?

— Наказание детям — за грехи отцов, — произнес Константин. — Наверное, это я во всем виноват. Теперь будем исправлять ошибки.

— Тогда, часть вины лежит и на мне, — сказал Петр Давидович.

— Ну, вы еще начните оба каяться, — замахала руками Елизавета Сергеевна. — Идите вы… в синагогу! Евреи ненормальные.

— А вот тут, мама, ты глубоко ошибаешься, — усмехнулся Костя. — Я не зря так долго изучал нашу семейную хронику и лазил по архивам. Дело в том, что папа наш — не еврей, а… грек. Эллин. И это абсолютно точно.

— Ты что, сынуля? — спросил озадаченный Петр Давидович.

— Как это понимать? — задалась вопросом и Елизавета Сергеевна.

— Сейчас увидите.

Константин сходил в свою комнату и принес какие-то пожелтевшие бумаги, фотографии и газетные вырезки. Разложил их на столе, сдвинув в сторону тарелки и фужеры.

— Моего дедушку, твоего отца, звали Давид, — начал он. — И родился старичок в 1916 году.

— Это мы знаем, — сказал папа. — Ты его не застал в живых, а жаль. Впрочем, и мне было всего пять лет, когда он умер. Но мама мне всегда говорила, что он — еврей.