Подарок ко дню рождения

– Я только пойду в столовую за чайником, – сказала она, чтобы создать у него впечатление, что это настоящая квартира, а не студия с ванной.

– О, не беспокойтесь, – ответил полицейский.

Мама пошла в ванную и вышла оттуда с пустыми руками, и чтобы хоть как-то объяснить свое странное поведение, сообщила, что чайник, наверное, на кухне. Как можно быть такой смешной и жалкой? Чай заварили из пакетиков в кружках, как обычно. Полицейский выпил его, съел печенье и сказал, что уходит и «оставит леди в покое». Через пять минут после того, как за ним закрылась дверь, мама сообщила, что решила в воскресенье уехать домой.

Она пришла в такое возбуждение из-за украденной сумочки, что я сделала то, чего делать не собиралась. Я спросила ее, как бы она поступила на моем месте, если бы на нее напал Шон Линч. Я все рассказала ей о том, как оказалась в его квартире (придумав причину) и что из этого вышло. И как ни странно, я испытала облегчение, ведь мне не с кем было поговорить об этом. Как я и предполагала, мама пришла в ужас.

– Лондон не для меня, Джейн. Если бы я осталась здесь, у меня не было бы ни минуты покоя. Для тебя это тоже неподходящее место. Так и знай, я не смогу спать спокойно, пока ты не окажешься в Онгаре. Думаю, мы решили, что ты переедешь ко мне жить, не так ли?

– А я решила, что не перееду, – ответила я.

Это было вчера. Я жалела, что рассказала ей, а она отчитывала меня за то, что я ее расстраиваю. Как всегда, мы поругались, и кончилось это тем, что я ушла гулять одна. Я не сознавала, каким чудесным был тот день. Я дошла пешком до Уэст-Энд-Грин, потом до Чайлдс-Хилл и Паттисон-роуд, до края Хит-парк. Была суббота, но, несмотря на это, мне показалось, что мне на пути встретилось больше парочек, чем обычно; они держались за руки или обнимались. Я начала чувствовать в себе такой мир и покой (полицейский вчера сказал, что оставит нас в покое), какого уже давно не чувствовала, с тех пор как меня прогнали с Ирвинг-роуд. А когда я повернула обратно, направляясь к Финчли-роуд, я заметила Стю. Он мыл окна на первом этаже дома на Уич-роуд, и когда заметил меня, поднял руку в знак приветствия. Это было совсем на меня не похоже, я такого обычно не делаю, но я помахала в ответ и крикнула: «Привет, Стю».

Он улыбнулся мне в ответ и крикнул, что увидит меня в понедельник. В этот день он должен мыть мои окна, подумала я; может быть, он спит с моим именем и адресом под подушкой. Люди такое делают – во всяком случае, некоторые из них. Мама укладывала вещи, когда я вернулась домой. Она складывает одежду, как это делают продавцы, и перекладывает вещи листами тонкой бумаги, а сверху водружает завернутые в эту же бумагу туфли и футляр с туалетными принадлежностями. Увидев меня, она сказала, что поведет меня куда-нибудь поужинать «еще один раз». Куда бы мне хотелось пойти? Мягко выражаясь, в Килбурне выбор не так уж велик, и я напомнила ей, что у нее украли не только все деньги, которые она взяла с собой, но и кредитную карточку. В конце концов мы пошли в один ресторан на Форчун-Грин-роуд, и по счету заплатила я.

– Это самое малое, что ты можешь сделать, Джейн, учитывая то, что я практически содержала тебя весь последний год.

Я против этого не слишком возражала, поскольку думала только о том, что к концу следующей недели буду богатой. Мама сказала, что «ужасное происшествие» в пятницу и «допрос в полиции» лишили ее сил. Она легла спать через десять минут после нашего возвращения и тут же уснула. Я села на кухне, собираясь набросать письмо Айвору Тэшему. После того, как я утром провожу маму до станции метро (куплю билет и дам ей денег), я аккуратно перепишу то, что сочинила сегодня, своим самым лучшим почерком и отнесу письмо на почту. Всю корреспонденцию отправляют в одиннадцать утра в воскресенье, и я намерена успеть к этому часу, чтобы Тэшем получил письмо в понедельник. Самым трудным было решить, что написать. Я думала, что смогу написать ему о том, что я знаю, что именно он сделал 18 мая 1990 года, и если он хочет держать все это в тайне, как это было на протяжении четырех лет, ему придется мне заплатить. Но мне надо было найти нужные слова, а все, что приходило мне в голову, звучало так вульгарно и низко, словно это послание придумывала Хиби. Я этого себе позволить не могла. От этого письма зависело мое будущее. Ну, от него или от Стю. Или от них обоих. Мне бы хотелось иногда видеть приятные сны, и тут я начала грезить наяву, как живу вместе со Стю и сообщаю ему, что у меня есть кое-какие деньги, и если он хочет, то может уйти с работы.

Мне вовсе не хотелось себя одергивать, но я должна была закончить письмо. Я храню писчую бумагу, конверты, а также шариковые ручки в ящике под тем, где лежат квитанции и счета. Я как раз доставала листок бумаги и ручку, когда мои мысли снова вернулись к тому дню, когда я ходила к Линчам, и все это промелькнуло у меня перед глазами; говорят, так бывает, когда человек тонет. Я почувствовала, что тону, потому что вспомнила, куда делся мой счет за газ. Стю не брал его. Идея, что он мог его взять, была глупой с самого начала – еще один признак того, что с моей головой не все в порядке.

Я положила счет в сумочку, когда пошла на Уильям-Кросс-Корт. Этот счет и письмо, вложенное в конверт газовой компании, были теми бумажками, которые я держала перед собой, когда притворялась социальным работником. Шон Линч выхватил их у меня из рук и бросил на пол. Может быть, он больше не смотрел на них. Возможно, он выбросил их в мусорный ящик. Но я не могла в это поверить. Он должен был посмотреть на счет и прочесть мое имя и адрес. У него есть мое имя и адрес. Это было похоже на один из анонимных звонков, когда слышишь в телефонной трубке: «Мы знаем, где ты живешь». Шон Линч знает, где я живу.

Я могла делать записи в дневнике, но не могла придумать ни одного предложения для Айвора Тэшема. Посидев примерно полчаса, глядя на чистый лист бумаги, как, говорят, делают романисты, когда у них иссякает вдохновение, я подошла к окну и посмотрела вниз, ожидая увидеть Шона Линча, стоящего под фонарем с поднятой вверх головой, чтобы понять, где находятся окна моей квартиры. Улица была пуста, но это вовсе не значит, что он сюда не приходил. Должна ли я заявить на него в полицию? Если бы я вспомнила о счете за газ, то сказала бы что-нибудь о Шоне тому полицейскому, который к нам приходил. Если бы я это сделала, его уже могли бы арестовать и отправить за решетку, и он бы сейчас не мог разрабатывать планы по проникновению в мою квартиру.

Можно было бы подумать, что Шон возненавидит Тэшема, ведь именно он виноват в том, что его младший брат стал инвалидом, но я так не думаю. Во всяком случае, его мать чуть ли не благоговеет перед ним. «Мистер Тэшем был очень добр к нам», – сказала она. Наверное, этот министр дает им деньги. Неужели Шон напал на меня, потому что считает меня врагом их спонсора? Станет ли он его защищать? И как это повлияет на мое будущее, когда я напишу Тэшему письмо и он, возможно, расскажет о нем Шону? И еще об одном я подумала: Шону Линчу не нужен счет за газ. Тэшем мог рассказать ему, где я живу.

Я не знала, что делать. В тот момент единственное, что мне оставалось, – это лечь в постель, хотя я была уверена, что не усну. Однако мне это удалось, и я опять провалилась в кошмар. Я опять была на Уильям-Кросс-Корт, но на этот раз Шон читал имя и адрес на моем счете за газ, а я тряслась от страха. Он схватил меня – как всегда, снова и снова – и толкнул к стене, и стал бить головой о кровоточащее сердце Иисуса. Что-то в его лице подсказало мне, что он собирается меня изнасиловать, и я закричала. Я действительно громко закричала и разбудила маму. Она села, зажгла свет, пощупала мою мокрую сорочку и взяла меня за трясущиеся руки.

– Первое, что я сделаю, когда ты приедешь в Онгар, – сказала она, – отведу тебя к моему милому домашнему врачу.

Утром мне стало лучше, но я все еще не знала, что делать. Мне нужен был кто-то, чтобы защитить меня, и я начала гадать, способен ли на это Стю. Если бы мы встречались, он бы присматривал за мной, и если бы услышал, что какой-то мужчина хочет причинить мне вред, он смог бы с ним справиться. Он принадлежит к тому классу людей, которые так думают. Когда я в следующий раз увижу его – а это будет завтра, – я буду с ним очень мила и спрошу, в силе ли еще его приглашение. Он скажет, что в силе, и вскоре мы начнем встречаться; мы станем одним целым. От этих мыслей мне стало еще лучше, и я стала думать о том, каково это – иметь своего собственного мужчину. Совсем не так, как все, что было раньше, полагаю.