Подкаменная Тунгуска

— Фёкла, станови водку взад на стол! — крикнул Ерофеич не своим голосом.

Гость со вздыбленными остатками волос на покрасневшей лысине и выпученными от страха глазами вырвал литровую бутыль из рук тунгуски и стал прямо из неё лить пахучую цветную жидкость себе в рот.

— Лёва, обалдел? — забыл Ерофеич про табель о рангах. — Шмурдяк-первач — шестьдесят градусов! Сожжёшь всё нутро.

Бутыль была старинная, с выпуклыми буквами «Пей, да дело разумей». С притёртой стеклянной пробкой на коротком горлышке. Само горлышко было настолько широкое, что из него невозможно было пить — только лить прямиком в глотку.

Гость пил ненасытно и торопко, обливаясь и захлебываясь, словно в жаркий день в раскалённой пустыне.

— Лёва, погодь! Задохнёшься.

Но гость не остановился, пока не выхлестал половину старинного штофа из зелёного стекла. Потом выронил бутыль на стол и пошатнулся, словно отпрянул в ужасе от невыносимо страшного видения.

— Ты всё слышал, что он сказал?

— Да никого там не было! — мотнул головой Ерофеич.

— Я его видел собственными глазами.

— Горного аспида? Василиска подземного? Утихни малость, парень…. Мало ли что кому привидится во тьме. После света в темноте у всех разноцветные огоньки перед глазами вертятся.

Дрожавший от перепугу гость даже не заметил панибратского обращения Ерофеича.

— Так ты там на самом деле никого не видел?

– Лёвыч, оставь бутылку в покое! — схватил Ерофеич его за руку, когда тот поднял со стола недопитый штоф из тёмно-зелёного стекла.

— Жалко тебе?

— Жалко тебя. Зимовка в тайге — дело шибко опасное. С такой прытью успеешь допиться до чёртиков ещё до весны, если раньше не вздёрнешься на крюке под потолком. И куда ты двинешь отсюда с перекособоченной башкой? Тайга и летом пьяным не мирволит, а зимой алкашу в тайге вааще кранты. И пистолетик свой спрячь куда подальше. От оружия по пьяни и до греха недалеко. Ты, главное, поплотней закусывай, когда пьёшь.

— Я и так толстый.

— Так кого ты узрел под землёй? — спросил Ерофеич, когда наконец оба уселись за стол, а гость сунул пистолет в кобуру и отстегнул её от подтяжек под мышкой.

— Того самого!

— Одноглазого демона Етагыра с крутыми рогами и на копытах?

— Ага, и ещё с хвостом, — ответил Шмонс после очередного стакана.

— Фёкла, чёртова кукла с глазами! Забери у него водку и накрывай на стол!

— Н-не сметь!

Шмонс властно потянулся за бутылкой, но промахнулся и всей тушей грохнулся на пол.

— Фёкла, чо стоишь? Помоги дотянуть этого борова до полатей. Пусть проспится с дороги. Захмелел с морозу, с устатку и не евши. Да бережней тяни. Слишком дорогой для нас гость… И не тревожь его, пока не проспится. Потом его покормим.

ГЛАВА 6.0 ТОТ, В КОГО НЕ ВЕРИМ, НАС НАСКВОЗЬ ВИДИТ

Шмонс соврал. Никакой хвостатый чёрт в рогах, с хвостом и копытами ему в темноте не являлся до тех пор, пока они не спрятали деньги в выемке, пробитой в стене боковой штольни, и заложили тайник бутовым камнем. Да и потом никаких чертей рогатых он не видел…

После ослепительной вспышки Шмонс ощутил, что взлетает, как в невесомости. Открыл глаза. Он был на космическом корабле, каким его обычно изображают в фантастических фильмах, — просторный отсек-зал из серебристых металлических панелей с огромными полукруглыми иллюминаторами, в которых проплывают звёзды.

— Опять двадцать пять! Я ещё с тобой в космос ни разу не летал, — сразу понял Шмонс, куда он попал и во что снова вляпался. — Спасибо за турпутёвку на космическую станцию, Велиар. Ты мне пятьдесят лямов сэкономил на космический туризм.

Теснота и неприглядность внутреннего убранство настоящих космических станций обрезают крылья фантазии у кинорежиссёров. Претят художественному замыслу кинотворца убийственное проникающее излучение всех типов и мгновенный переход от абсолютного нуля к температурам в тысячи градусов, когда испаряются металлы.

Правда жизни в космосе неприглядна и неказиста, а творческая погоня за прекрасным заставляет художника воспарять над действительностью. Комфорт, простор и стерильная чистота — вот каким должно представляться даже в космосе обиталище современного пожирателя зрелищ, развлечений и удовольствий. А то он переключит телик с фантастики на красивенькую фэнтезюшку, где всё так няшненько и симпотненько.

Поэтому-то киношный космический корабль — настоящий дворец, если и вовсе не целый город под прозрачным куполом, весь из себя такой похожий на сказочный рай с экзотическими вывертами. Там всё должно рисоваться красивеньким и весёленьким. И невесомости с её тошниловкой там не бывает, и опасностей и в помине нет, а уж красивых юношей и девушек, еды, воды и воздуха всегда в избытке. И работать там не надо — всё сделают трудолюбивые роботы. Сбывшиеся грёзы бездельника эпохи отказа от покорения космоса.

В реальной жизни домашних роботов никогда не будет, потому что всегда найдутся на два порядке куда более дешёвые рабочие руки рабов из числа обездоленных и обойдённых в бесконечной гонке за превосходством над другими, погоне за успехом.

* * *

Перед Шмонсом медленно раскрылся вид на огромный президентский кабинет, отделанный красным и чёрным деревом, с инкрустированным каббалистическими знаками рабочим столом и резным деревянным креслом. Русскому человеку это кресло показалось бы похожим на сидящего Кощея Бессмертного с растопыренными руками, обвитого змеями и обсиженного летучими мышами с перепончатыми крыльями. Этот шедевр деревянной скульптуры был вырезан из цельного пня трехсотлетнего дуба.

На вертикальной переборке-стене за креслом у стола висел замысловатый герб из хитросплетения планетных систем с надписью на витой ленте: «Президент межгалактического содружества независимых цивилизаций». По бокам от герба расправили полотнища двух флагов. Один, с серебряной звездой и разбегающимися лучами на фоне чёрного бархата, похоже, служил штандартом самого президента. Он олицетворял первичный взрыв Вселенной. Второй был стягом Содружества, звёздно-полосатый. Полосы означали объединённые галактики, а звёзды — союзные планеты со спутниками.