Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Дина. Монах показывает гробы с телами святых.

“Святой Иван был погребен заживо стоя, только голова и плечи его оставались наружу. Так

он и умер, а потом его одели, как и всех остальных, а потом стали поклоняться. Это

производит чрезвычайно устрашающее впечатление. В некоторых гробах монахи лежат

по-двое. ( Вероятно, при жизни были любовниками – авт.) Все они одеревенелые и

прямые, у всех руки сложены на груди, только у одного согнута нога и поднято колено, это

ужасно... У меня перевернулась душа, когда я увидела столько мертвецов, да еще в

открытых гробах. Но я похолодела еще больше, когда увидела маленькие окошки, через

которые время от времени подавали еду добровольно замуровавшим себя. Многие из них

прожили так и двадцать, и тридцать лет”. ( Неизданное, запись от 21 июля 1881 года.) Запись, описывающая посещение Киево-Печерской Лавры, сильно сокращена. Непонятно, почему это сделано. Ужасающе-протокольная запись. Здесь, в холодных пещерах, она

почувствовала сильную боль в правом легком, сначала ей показалось, что это всего лишь

от пронизывающего холода и сырости, но с тех пор боль стала повторяться всякий день и

порой с такой силой, что становилось трудно дышать.

По приезде в Париж она узнает от доктора, что не только правое легкое повреждено, но и

левое тронуто. Чахотка прогрессирует.

К тому же она посещает свою бывшую гувернантку мадемуазель Колиньон, которая при

смерти. У нее, как и у другой ее гувернантки, мадемуазель Брэн, умершей в Крыму, все та

же чахотка. Так что Марии было от кого заразиться.

Мусю поражает, как изменилась ее гувернантка, это сама смерть. В комнате крепкий запах

бульона, который дают больным. Мусю потом преследует этот запах. Она, естественно, думает о себе:

“Представляете ли вы себе меня слабой, худой, бледной, умирающей, мертвой?

Не ужасно ли, что все это так? По крайней мере, умирая молодою, внушаешь сострадание

всем другим. Я сама расстраиваюсь, думая о своей смерти. Нет, это кажется невозможным.

Ницца, пятнадцать лет, три Грации, Одиффре, Рим, безумства в Неаполе, Лардерель,

живопись, честолюбие, неслыханные надежды - и все для того, чтобы окончить гробом, не

получив ничего, даже не испытав любви!” (Запись от 26 июля 1881 года.)

В опубликованной записи выкинуты имена Одиффре и Лардереля, как они выкинуты и из

всего дневника, а между тем, они в перечислении объясняют, например, что за “безумства”

были в Неаполе. Конкретные безумства, с графом Лардерелем, игра с репутацией, а не

просто жеманные восклицания патетично- истеричной девы.

Она глохнет все больше и больше. Ее глухота причиняет ей постоянную пытку:

“В магазинах я дрожу каждую минуту; это еще, куда ни шло, но все те хитрости, которые я

употребляю с друзьями, чтобы скрыть свой недостаток! Нет, нет, нет, это слишком

жестоко, слишком ужасно, слишком нестерпимо! Я всегда не слышу, что говорят мне

натурщики, и дрожу от страха при мысли, что они заговорят; и разве от этого не страдает

работа? Когда Розалия тут, то она мне помогает; когда я одна, у меня голова идет кругом и

язык отказывается сказать: “Говорите погромче, я плохо слышу!” Боже мой, сжалься надо

мною! Если я перестану верить в Бога, лучше сейчас умереть от отчаяния. На легкое

болезнь перешла с горла, от горла происходит и то, что делается с ушами. Вылечите-ка

это!

Боже мой, неужели нужно быть разлученной с остальным миром таким ужасным образом?

И это я, я, я! Есть же люди, для которых это не было бы таким страданием, но...” (Запись

от четверга, 4 или 11 августа 1881 года. Во французских и дореволюционном издании

запись неправильно датирована 9 августа. Следующая запись идет от субботы, 13 августа, а мы знаем, что дни недели Башкирцева ставила безошибочно, значит, запись сделана в

четверг, который был в эти дни 1881 года, 4 или 11 августа. Неправильность датировки

записи от 9 августа заметила только редактор захаровского издания. Но все это, как

говорил Владимир Набоков по другому случаю, прихоть библиофила. Один день, другой, какая к черту разница, когда на карту уже поставлена жизнь).

После Парижа почти сразу они уезжают на некоторое время в Биарриц, курортный

городок на юго-западе Франции, который стал знаменит благодаря частым посещениям

его императором Наполеоном III, где тот построил свою виллу “Евгения”, видевшую

многих именитых гостей. По дороге в Биарриц, в Бордо, Мария с мамами смотрела “Даму

с камелиями”, в котрой блистала Сара Бернар. Как и положено, актриса ей понравилась.

Собственно, Муся даже и не скрывает, что ее мнение зиждется в основном на мнении, которое уже давно сложилось в обществе - Сара очаровательна. Не исключено, что Сара

Бернар действительно ей нравилась, актриса выглядела эталоном, к которому стремилась

и сама Мария: она была не только актрисой, но и художницей, скульптором,

писательницей. И главное, уже тогда в свои тридцать семь лет была невероятно знаменита.

К концу жизни она приобрела даже собственный театр на площади Шатле в Париже,

который носил ее имя. Там она осуществила то, что до нее не сделал никто из актрис, сыграла на сцене Гамлета в одноименной пьесе Шекспира. Впрочем, она играла и

Джульетту лет до семидесяти. Говорят, неплохо.

Однако вернемся к нашей героине. Две недели в Биаррице вполне достаточно, чтобы

понять, здесь делать нечего - ни знакомых, ни хорошего общества, ни даже приличных

пляжей - все убого. Правда, Мария находит, что море здесь восхитительного цвета. Но что

здесь делать? Принимать песочные ванны? Или теплые морские? В первое воскресенье

сентября здесь проводится интереснейший праздник басков, но они опоздали, приехали