Подлянка

По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?

– Обычно, – продолжает он, – стекольщики пользуются стремянками.

– А он какой-то хренотой, – смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.

Он хлопает меня по спине:

– Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.

– Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.

– Ты прям как святой Фома, – хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.

– Как ты догадался?

– Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, – говорю я.

– Что это значит?

– Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.

Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.

– Что-то не так, господин комиссар?

– Наоборот, – отвечаю. – Лучше и быть не может.

В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:

– Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?

– Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще... Возможностей полно.

– А как по-твоему, почему они захотели избавиться от папаши Пинюша?

– Потому что никто в консульстве не вызывал стекольщика. Его приход показался им более чем подозрительным. Мое объяснение не полностью удовлетворяет Бугая.

– Это не выход. Кокнув его, они только усложняли дело, подумай сам. Это усиливало наши подозрения и давало полиции официальный повод посетить помещения консульства.

Аргумент меня поражает. То, что говорит Толстяк, совсем неглупо. В конце концов, чем они рисковали, позволив заменить стекло? Стоило ли из-за этого идти на убийство?

– Ты при пушке, Толстяк?

– Да, она в кобуре. А что?

– Ты нанесешь официальный визит в консульство.

– Ладно. А что я скажу алабанцам?

– Что ты полицейский, которому поручено провести дополнительное расследование, потому что стекольщик пришел в себя и заявил, что его столкнули. Посмотришь, как они среагируют...

Толстяк веселится.

– Ага.

– Не дрейфишь?

Он вмиг становится фиолетовым и злым.

– Слушай, Сан-А, ты когда-нибудь видел, чтоб я мандражировал? Дай мне только свободу рук, и, можешь поверить, они расскажут мне столько, что хватит на всю первую страницу «Паризьен либере»!

– Ты все-таки не слишком там расходись, Берю, ладно?

– Я очень ловкий человек. Тебе об этом расскажут все дамы.

– И главное, не намекай им на возможно имевшую место пальбу.

– Нет, честное слово, ты принимаешь меня за последнего идиота! – возмущается мой доблестный помощник. – Я знаю свою работу. Ты мог бы уже давно это заметить!

Глава 5

– Я вам не помешал, месье Морпьон?

Кажется, я впервые назвал учителя его прозвищем вслух. Я прикусываю губу, но Мопюи даже глазом не моргнул. Он привык.

– Нисколько, мой юный друг.

– Вы были дома, когда стекольщик...

– Да, но, увы, не у окна. Я услышал глухой удар, крики и гул толпы. Когда я выглянул, это уже произошло...

– Я снова попрошу у вас бинокль. Театр напротив продолжается. Утренний спектакль мы видели, сейчас начнется вечерний.

Он находит бинокль во временно пустующем помойном ведре и протягивает его мне. Я прячусь за разорванной занавеской. Жалюзи напротив опущены. Надеюсь, Толстяк сумеет заставить их поднять. С каким наслаждением мой острый взгляд устремится тогда в это дипломатическое логово! Те из вас, кто потупее, конечно, спрашивают себя, почему я сам не отправился с визитом в консульство, раз оно вызывает у меня такое любопытство. В порядке исключения признаю, что их удивление оправданно. Но запомните, гиганты мысли, что я появляюсь, когда без меня не обойтись. Сан-Антонио – это элитное подразделение, суперзвезда. По пустякам он силы не расходует.

Наставив на нужное окно бинокль, я жду.

– Выпьете со мной чашку какао? – шепчет Морпьон.

– Охотно, – рассеянно отвечаю я.

Напротив жалюзи поднимаются, и я вижу объемную физиономию Толстяка. Месье Берюрье ведет диалог с типом в черном, в котором я узнаю описанного Пинюшем секретаря. Я оставляю их, чтобы осмотреть комнату. В сером полумраке я различаю министерское бюро с потускневшей бронзой. Мрачноватый столик! Покрывающая его шаль придает ему вид катафалка. Зато, вопреки сказанному нашим прыгуном из окон, под бюро находится совершенно целый ковер. Я снова навожу бинокль на Берю и его собеседника. Они оживленно беседуют. Если бы на улице не стоял такой шум, я бы услышал их слова. Беседа длится добрую четверть часа, после чего Толстяк откланивается.

– Вот ваше какао! – сообщает любезный Морпьон и сует мне в руки чашку с дымящейся жидкостью. Я без предосторожностей отпиваю.

– Вы уверены, что это какао, учитель? – бормочу я. Морпьон делает глоток и спокойно качает головой.

– Нет, я ошибся. Это льняная мука, но какая разница? Главное утолить голод, мой юный друг, а гурманство – это форма обуржуазивания.

– Может быть, – соглашаюсь я. – А вам никогда не приходила мысль делать лечебные отвары, например, из бананов?

И после этой малопочтительной реплики я бегу присоединиться к Толстяку.

Берю сидит в машине, более задумчивый, чем статуя Будды. Его фиолетовый нос похож на клубнику, получившую на сельскохозяйственной выставке первую премию, да так и забытую там.

– У тебя недовольный вид, Берю, – прямо говорю я.

– А я недоволен, – так же прямо отвечает он.

– Почему?

– Потому!

Прямота, точность и лаконизм ответа ясны всем. Меня так он просто ослепляет.

– Ты великолепно владеешь языком, Берю, – восхищаюсь я, – всеми его тонкостями и нюансами. Ты владеешь им столь же виртуозно, как безрукий теннисной ракеткой... Как бы я хотел создать оду в честь твоего слога. Почему у меня нет одной десятой твоих талантов, чтобы воспеть оставшиеся у тебя девять!

Это немного опьяняет Берю. Его лоб, и так узкий, как лента пишущей машинки, сужается еще больше. Налитые кровью глаза кровенеют сильнее.

– Если ты считаешь, что сейчас время пороть чушь, я не возражаю, – брюзжит Жирдяй. – В этом деле мне нет равных. Я сдаюсь без сопротивления:

– Ну, Толстяк, как твой дипломатический визит?

– А никак! Эти макаки обвели меня вокруг пальца. Сильны они брехать! Ой сильны!

– Объясни...

– Сначала они мне сказали, что никогда не вызывали стекольщика. Каково, а?