Подмастерье палача

"Так это своего рода таможня, — только сейчас догадался я.

Пока шел "таможенный досмотр", я крутил головой по сторонам. Из города все еще шел поток пустых повозок крестьян, запряженных мулами, которые временами противно кричали. Спустя пару минут мне это надоело, и я обратил внимание на сидевших на земле, по обеим сторонам ворот, бедолаг, которых по тем или иным причинам стража не пустила в город. Оборванные, покрытые серой пылью, они тянули руки и жалобно выпрашивали милостыню у проезжавших мимо путников и торговцев. Кто они такие, у меня не имелось ни малейшего понятия, но со временем мне стало известно, что средневековые города, время от времени, проводили чистку населения, избавляясь от пьяниц, хулиганов и бродяг довольно простым способом: выбрасывали их за городские стены, с запретом возвращаться обратно.

Глядя на них, я подумал, что на данный момент, мало чем отличаюсь от этих людей, так как у меня, кроме одежды, тоже ничего не было, но уже в следующую секунду грустная мысль исчезла, так как обоз начал движение, втягиваясь в проем широко распахнутых городских ворот.

Город встретил меня шумной многоголосицей: он кричал, вопил на разные голоса, которые временами сливались в дикую какофонию. Над нашими головами, на верхних этажах домов, которые выступали вперед, нависая над головой, громко переговаривались соседи, обмениваясь городскими сплетнями. Драли горло, как узнал позже, зазывалы, рекламируя заведение или товар. На перекрёстке две кумушки ругались во весь голос, поливая друг друга бранными словами. Неожиданно их перекрыл звонкий звук трубы, потом стало слышно, что кто-то громко зачитывает текст королевского эдикта, а в завершение всего, из-за угла здания вышел мальчишка, который крутил за хвост дохлую крысу и громко напевал похабную песенку. Второй неожиданностью для меня стала вонь. В переплетении узких улиц, где дома стояли впритык к друг другу, все местные запахи концентрировались, придавая удушливо-противный запах городу.

Сначала мы ехали по довольно широкой улице, но вскоре завернули, потом проехали небольшой рынок, из-за позднего времени совсем пустой, и наконец остановились на небольшой площади, рядом с которой находился постоялый двор. Купцы вылезли из своего возка и сразу направились к широко открытой двери, а меня окликнул Франсуа, старший охранник. Когда я подошел к нему, он сказал:

— Все, парень. Теперь ты сам по себе.

У меня мелькнула мысль, чтобы было бы неплохо попросить у Франсуа или Жака пару мелких монет, вот только чувство самоуважения не дало мне это сделать, да и не стоило начинать новую жизнь с протянутой руки. Поблагодарив охранника, я махнул рукой Жаку и пошел, как говориться в сказках, куда глаза глядят.

Обойдя дурно пахнущую лужу с кучей свежего навоза, я углубился в сплетение городских улиц. Впрочем, как я быстро понял, современного понятия улицы, как таковой, здесь не было. По обеим сторонам уложенной брусчатки или утоптанной земли шли, впритык к друг другу, двух-трехэтажные дома с расположенными на первом этаже лавками. Верхние этажи выступали один над другим, нависали над головой, закрывая небо и солнце, при этом создавая ощущение наступивших сумерек.

"Интересно посмотреть, как там у них все внутри дома сделано. Наверно, каждый день, из-за любой мелочи, бегают по лестницам туда-сюда. Хм. Интересно. А где печные трубы? Или они едят, исключительно, в тавернах?".

Ходил по улицам, не выбирая направления, пока не стало понятно, что я потерялся, словно маленький ребенок, отставший от мамы. Городские улицы, переулочки и тупики так причудливо переплетались и пересекались, что трудно было понять, идешь ты вперед или двигаешься по кругу. После того, как приличные дома стали сменяться на бараки с темными провалами вместо дверей и окон, а прилично одетые горожане совсем исчезли, стало понятно, что я ненароком оказался в неблагополучном районе. Не став искушать судьбу и местных обитателей, которые смотрели на меня оценивающе-раздевающим взглядом, я развернулся и пошел обратно, ориентируясь на крики продавцов и зазывал.

Разглядывая по пути горожан, я вскоре убедился, что Франсуа оказался прав: моя одежда мало чем отличалась от одеяний большинства увиденных мною мужчин, при этом было совершенно непонятно, зачем мужикам рядиться в яркую, цветастую одежду и выглядеть похожим на циркового клоуна. Тут, надо сказать, на мое мышление накладывалась специфика моей прежней работы: быть одетым так, чтобы можно было в любой момент слиться с толпой. Правда, яркие, попугайные расцветки были у зажиточной части населения: дворян, купцов и богатых горожан. Судьи, писцы, городские чиновники, профессора из университетов носили тоги и плащи исключительно темно-синего и черного цветов. Ремесленники, подмастерья и прочий народ одевались исходя исключительно из своего заработка. Даже при простом анализе можно было понять, что одежда разделяет людей на группы, а уже потом, разобравшись в этом вопросе, понял, что это одна из граней деления населения на три основных сословия. Духовенство, дворянство и остальной народ. Разделяли людей, помимо одежды, различные украшения. Перья, пряжки, перстни, украшенное драгоценными камнями оружие. Все это богатство, выставленное напоказ, словно говорило окружающим людям, что их владелец богат и знатен, определяя для остальных его социальный статус.

"В будущем, — усмехнулся я про себя, — это место займут крутые тачки и любовницы из модельных агентств".

Мимо меня шли ремесленники в туниках и облегающих штанах-шоссах, спешили по своим делам хозяйки в белых чепцах и платьях-коттах, степенно шагали купцы в богатых одеждах, и деловито шли, в длинных черных одеяниях, городские чиновники и профессора университета. Довольно много было в городе священников и монахов, одетых в коричневые или черные рясы. Один раз наткнулся на патруль городской стражи. Четверо сержантов, в шлемах и кольчугах, громыхая сапогами и лязгая железом, куда-то целеустремленно протопали мимо меня по улице.

Подавляющее большинство людей, встречающихся мне по пути, шли пешком, но при этом нередко слышался на соседних улицах цокот лошадиный копыт и предупреждающие крики.

Глядя по сторонам, я приглядывался не только к людям, но и рассматривал вывески, висящие над входом в лавки. Кое-что из рисунков было интуитивно понятно, вроде иглы и нитки над лавкой портного, а что-то для меня осталось загадкой, как нарисованная, над входом в таверну, голова негра (оказалось, что это "Голова сарацина"). В основном я угадывал каким товаром торгуют в лавке, но желтое, (как потом оказалось, золотое) сердечко требовало объяснений, правда, стоило подойти ближе, как все стало на свои места — это был магазин женской одежды.

Проходя мимо мастерских и лавок, можно было видеть, как подмастерье кузнеца бьет молотом по наковальне, а ученик пекаря, орудуя деревянной лопатой на длинной ручке, вынимая из печи хлеб.

Стоило мне пройти мимо очередной лавки пекаря и ощутить запах свежевыпеченного хлеба, как я почувствовал, что зверски хочу есть. Если до этого голод, притупленный новизной впечатлений, молчал, но теперь он завопил во всю мощь. Завтрак в виде тарелки бобовой каши с ломтем хлеба давно уже превратился в призрачное воспоминание для моего желудка.

Неожиданно ударили колокола. Их многократный звон пронесся над городом.

"Чего звонят? На молебен созывают? — но вопрос остался без ответа, при этом я отметил, что крики зазывал стихают, а хозяева готовятся к закрытию своих лавок. — Не понял. Неужели колокольный звон означает конец рабочего дня?".

Как потом выяснилось, я оказался прав в обоих своих предположениях. Несмотря на наличие городских часов, находившиеся в городской башне, расположенной на центральной площади, торговцы продолжали использовать звон колоколов, звавших горожан к вечерней молитве, как сигнал к концу рабочего дня. Впрочем, недоумевал я недолго, так как надо было срочно решать насущные проблемы, с питанием и крышей над головой. Мысли были самые разные, начиная от элементарного воровства и мытья посуды в таверне до азартных игр и грабежа припозднившегося горожанина. Мытье общественных уборных и работу на кладбище пока решил, как вариант, не рассматривать.

Вид церкви, мимо которой сейчас шел, подвигла меня на мысль: не поговорить ли о моем бедственном положении со священником? В принципе это был нормальный вариант в моем положении, если бы он не имел один серьезный недостаток. Мои знания о католической вере, молитвах и обрядах стояли на нулевой отметке, к тому же я не знал, как сейчас обстоят дела с инквизицией и преследованием еретиков. Прокрутив в голове вопрос, я решил отложить его на время, пока не осмотрюсь в новом для меня времени, о котором пока не имел ни малейшего понятия. На первый взгляд люди здесь жили теми же проблемами, как и в будущем: деньги, работа, семья. Вот только разница понятий об окружающем мире сильно выделяла меня из толпы, поэтому должен был их скрывать, чтобы не оказаться на допросе у инквизиторов или сумасшедшем доме. За примером далеко ходить и не надо, так как такой наивный и простодушный парень, как Жак, считал меня за придурка. Впрочем, было у меня такое подозрение, что остальные обозники считают точно также, как и возчик.