Подменный князь. Дилогия

— Располагайтесь лагерем здесь, — указал я Фрюлингу на площадь. — Тут много места для шатров.

Жителям это будет неудобно, но ничего — придется потерпеть.

Анастат вышел встречать нас у порога своего дома. Он стоял с непроницаемым лицом, опираясь на епископский посох.

— Веди меня, — громко сказал я. — Покажи мне свой дом, старый жрец! — И, наклонившись к уху старика, тихонько спросил: — Николай Константинович, с Любавой все в порядке? Она в доме?

— Анна ждет вас, — с достоинством ответил епископ Анастат. — Я предупредил, что она может понадобиться.

О, боже, зачем он это сделал? Глупый старик! Ведь Любава может страшно испугаться! Она ведь думает, что в город вошел тот князь Владимир, которого она знала!

— Скорее, — попросил я, беря Анастата под локоть. — Пойдемте в дом и позовите ее.

Мы прошли несколько небольших комнат и оказались во внутреннем дворике с бассейном посередине. Мраморный бассейн не был предназначен для купания, но зато в нем среди красивых темно-зеленых водорослей сонно плавали золотые рыбки с медно-красными хвостами.

— Садитесь, — указал мне епископ на каменную скамью. — Сейчас я позову Анну.

— Выйди, — велел я Алексею, сопровождавшему меня до самого дворика. — Пойди посиди в соседней комнате. Со мной тут ничего страшного не случится.

Оруженосец посмотрел на меня с тревогой, но я решил успокоить его.

— Пойди, пойди, — сказал я. — Мне предстоит любовное свидание. В таких делах свидетели только мешают.

Здесь, во внутреннем дворике епископского дома, царило удивительное спокойствие. Шум с улицы, где мои воины разбивали лагерь, почти не доносился. Кругом была тишина, только изредка слышался легкий всплеск воды в бассейне — это всплывшая на поверхность золотая рыбка ударяла хвостом.

Было прохладно. Когда мы двигались по улицам, раскалившиеся за день на солнце камни еще отдавали тепло. Но здесь в течение дня был полумрак, и летняя жара не достигала дворика.

Я вдруг ощутил блаженство, подумав о том, что едва ли не впервые за последний год оказался в одиночестве. Даже в княжеском тереме, поднявшись к себе на второй этаж, я не чувствовал себя в таком покое. Со двора и с первого этажа слышалось множество голосов, крики, кудахтанье кур и мычание коров. И любой человек мог войти ко мне — таковы были старинные правила. Князю принадлежали все в доме, но и он принадлежал всем — первый среди равных. А понятия частной жизни и права на уединение попросту не существовало.

Здесь же я впервые ощутил себя в полном покое. Прислонившись спиной к каменной стене, я ждал.

Послышались легкие шаги, шорох одежды…

Я увидел Любаву. Сначала я подумал, что она сильно изменилась. На ней было длинное черное платье, на голове — черный платок, повязанный так, что открытым оставалось только лицо ниже лба.

И все же я узнал ее: это была Любава — та женщина, к которой я стремился все это время. Та, о которой я мечтал, чей образ постоянно преследовал меня. Та, которую я не мог забыть ни на час.

Ради нее я привел сюда целую рать, собранную со всех концов Киевского княжества. Мы плыли по рекам, мы плыли по морю — мы преодолели огромное расстояние. Затем бои, осада крепости, ее падение и сдача.

Для истории это был поход князя Владимира на Корсунь. Для меня это был поиск любви…

Легкими шагами Любава приблизилась ко мне и остановилась напротив. Не в силах больше сдерживать себя, я встал. Наши глаза встретились, и я уловил во взгляде Сероглазки какое-то странное выражение. Значения его я не понял, но страха в нем не было. Неужели Любава не испугалась князя Владимира? Ей ли не знать этого кровавого маньяка?

— Ты знаешь, кто я? — спросил я, и мой голос дрогнул.

— Конечно, знаю, — тихо ответила Любава, продолжая спокойно глядеть мне в глаза.

— Я — князь киевский Владимир. Ты не боишься меня?

— Нет, не боюсь, — прозвучал ответ. Потом губы ее чуть раздвинулись, и она улыбнулась. — Чего же мне бояться? Когда я только узнала о том, что войско князя Владимира осадило город, тут же и перестала бояться.

Серые глаза Любавы излучали свет — тихий и ласковый, который я уже успел забыть, но по которому так скучал все это время…

— Но почему?

— Я сразу поняла, что Солнышко выбился в князья, — сказала Любава и снова улыбнулась — на этот раз шире, чем прежде.

На несколько мгновений я буквально онемел. Любава узнала меня? Откуда? Как?

— Я уже люблю Солнышко, — будто отвечая на мои незаданные вопросы, пояснила она. — Другие тебя не узнают и принимают за того князя, который был прежде. Но они ведь не любят тебя так, как я, — как же им узнать? — Она на миг остановилась и вздохнула. — Да я заранее знала, что так будет. Солнышко умный, он и должен был стать князем. Как же иначе? Когда я заметила, как сильно ты похож на Вольдемара, то сразу догадалась — это неспроста. Ты говорил мне, что пришел из другого мира, из другого времени. Вот я и подумала, что ведь не зря тебя сюда занесло, раз ты так похож на князя…

В доме епископа имелась кровать — самая настоящая. Она была сделана из дерева, и на ней лежал матрац. Никаких кроватей я не видел уже год.

Мы с Любавой лежали на белоснежной шелковой простыне совсем голые. Пламя масляного светильника отбрасывало тени по беленым стенам, и я смотрел в любимые серые глаза.

Когда мы насытили первую страсть и наши объятия на время чуть ослабели, уже наступила глубокая ночь. Никогда прежде мне не доводилось заниматься любовью несколько часов подряд, без перерыва.

— Немножко отдохни, Солнышко, — ласково прошептала задыхающаяся Любава. — Ты сегодня устал и можешь утомиться. Ты уже сделал мне очень приятно, но нужно отдохнуть. Полежи спокойно.

Я откинулся на подушки — здесь были даже они. Любимое лицо со светящимися теплым светом серыми глазами было совсем рядом.

— Ты ждала меня?

— Конечно, ждала. Я ведь даже просила Канателеня разыскать тебя в Киеве. Он тебя нашел?

— Нашел.

— Бедный парень, — улыбнулась Любава. — Он так влюблен в меня. В другое время я бы наверняка обратила на него внимание, но Канателеню не повезло.

— Не повезло?

— Ну да, я хотела только тебя.

— У тебя кто-нибудь был здесь? Ведь год — это большой срок. Так был?

— А вот этого я тебе не скажу никогда, Солнышко, — засмеялась Любава. — Мужчинам вредно знать такие вещи. Ты должен не знать и мучиться. Так интереснее.

— Кому интереснее?

— Нам обоим. Знай только, что, во всяком случае, престарелый епископ Анастат даже не пытался прикоснуться ко мне пальцем.

— Конечно, пальцем, — усмехнулся я. — Чем же еще ему прикасаться к тебе? У него фимоз, так что остается только палец.