Подменный князь. Дилогия

Площадки были такого размера, что человеческое тело не помещалось на них целиком — руки и ноги свисали с боков. Эта Священная роща была эрзянским кладбищем — местом упокоения мертвых. Если, конечно, уместно говорить об упокоении и вообще о покое, имея в виду разложение и гниение мертвых тел на открытом воздухе.

Мы видели такие «кладбища» еще на пути сюда. Тогда Текшонь и объяснил мне, что это такое.

— Можно было бы класть тела просто на землю, — говорил Текшонь. — Нужно ведь, чтобы тела смешались с землей и сами стали землей. Но на земле звери, они растерзают тела и растащат по кускам, а это неправильно. Поэтому лучше всего подвешивать: звери не достанут, а дождь, солнце и ветер сделают свое дело.

Площадки подвешивались таким образом, что могли висеть несколько месяцев. Потом прутья истончались, гнили, и площадка падала на землю, но к этому времени на ней уже оставались только белые вымытые дождем кости скелета и череп.

— Звери не достанут с земли, — сказал тогда Свенельд, выслушав рассказ Текшоня.

— А птицы разве не клюют покойников? Еще как могут исклевать. Сначала глаза, а потом…

— Птицы священны, — возразил муромский посол. — Птицы клюют наши тела, и частички наших душ переходят к ним. Поэтому мы никогда не охотимся на птиц.

Прежде мне только издалека приходилось глядеть на эти своеобразные кладбища — священные рощи эрзянского народа. Теперь же мы с Блудом ехали среди деревьев и вокруг себя слышали поскрипывание веток, которыми были привязаны к веткам площадки с покойниками. Большая часть тел уже истлела и разложилась, но мне все равно казалось, что ноздри ловят трупный запах. Да так, наверное, и было на самом деле…

Тихонько заржала лошадь неподалеку. Овтай и Тюштя поджидали нас чуть в сторонке, возле самой реки. На головах обоих были меховые шапки, по которым стекала влага — с деревьев капало, да и сам воздух был напоен осенней сыростью.

— Мы позвали вас, чтобы попрощаться, — сказал сиплым голосом Тюштя. — Поход наш закончился неудачно, все чуть не погибли. Но я увел свое войско не потому, что предал вас — своих союзников. Просто нужно было спасать воинов, среди них было очень много больных.

— А ты, Овтай? — спросил я муромского князя. — Ты почему ушел от нас? Ведь ты вассал Киева. Почему же ты сбежал вместе с Тюштей? Или ты не дорожишь дружбой киевского князя?

Я впервые разговаривал таким тоном с тех пор, как оказался в роли князя. До этого как-то не решался. А теперь внутри меня словно бы все сложилось, и я действительно ощутил себя киевским владыкой. Задав свой грозный вопрос мрачным голосом, я увидел боковым зрением, как Блуд с уважением покосился в мою сторону. Видимо, он тоже ощутил произошедшую во мне перемену.

— Давайте останемся друзьями, — сказал вдруг Тюштя. — Это я предложил Овтаю следовать за мной. Он твой вассал, киевский князь, тут спору нет. Овтай останется твоим вассалом и впредь, но не сердись на него — Овтай был нужен мне в тот раз. Пусть это будет между мной и тобой, князь Владимир, хорошо?

Голос инязора звучал мирно, успокаивающе. Тюштя явно хотел закончить дело по-хорошему, не допустить ссоры.

Овтай молчал, как молчат испуганные дети, когда старшие разговаривают об их судьбе.

В тот момент я вспомнил слова Блуда о том, что худой мир лучше доброй ссоры и что не следует ссориться с Эрзянь Мастор. Видимо, муромский Овтай — человек совсем еще молодой, неопытный. То, что он находится под влиянием Тюшти, — естественно, ведь они князья родственных народов…

— Овтай — великий воин, — улыбнулся я. — Мы все видели, как он крушит врагов. Пусть Овтай идет с нами в следующий поход.

Весь этот разговор прошелестел едва слышно. С одной стороны, плескалась речная вода, с другой — поскрипывали площадки с трупами на деревьях Священной рощи. За дальним холмом, поросшим лесом, поднимались дымы — это с утра затапливали очаги в становище Эрзямас…

— Князь Владимир, — внезапно произнес Тюштя. — Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз. Давай отъедем в сторону.

Блуд тревожно взглянул на меня, но что мне оставалось делать? Отказаться? Но почему? И нужно ведь было узнать, чего хочет своенравный и уверенный в себе эрзянский инязор.

Мы отъехали в сторону и некоторое время молчали: я — выжидательно, а Тюштя — явно в растерянности.

— Не знаю, как спросить у тебя, — наконец произнес он. — Хоть и готовился к этому разговору… Скажи мне, князь, ты ведь бывал на далеком севере, на берегах холодного северного моря? Говорят, что ты пришел в Киев из северных земель, от викингов? Они ведь были в твоем войске, да?

— Были, — кивнул я. — Но всех викингов я отослал из Киева.

Лицо Тюшти стало напряженным, а взгляд тусклых глаз потемнел.

— Князь, — сиплым от волнения голосом сказал он. — Спрошу тебя прямо: ты бывал в Санкт-Петербурге? Этот город ведь стоит прямо на твоем пути из северных земель. Ты не мог его миновать.

Так вот оно что! Вот о чем хотел спросить меня и не решался инязор Тюштя!

Он смотрел на меня в упор, и я видел, как подрагивают от волнения его ресницы. Он ждал моего ответа. Свой вопрос он, конечно, обдумал заранее. Если перед ним человек, никогда не слышавший о Санкт-Петербурге, он просто отмахнется. Скажет — шел другой дорогой, не помню такого города.

И никаких подозрений.

— Я был в Санкт-Петербурге, — медленно, не сводя глаз с лица инязора, ответил я. — Но не в тот раз, когда шел на Киев, а гораздо раньше. Я ездил туда на экскурсию, когда учился в школе. И потом еще несколько раз, когда был студентом. А ты, инязор, давно из Петербурга?

Несколько секунд мы помолчали. Слишком уж внезапно случилось узнавание. Тюштя, вероятно, имел только смутные догадки насчет меня и не был до конца уверен. Потому и подбирался так сложно к своему вопросу…

Внезапно с реки подул сильный ветер — холодный и резкий, признак близкой зимы. Трупы заскрипели сильнее, раскачиваясь на ветру. Деревья в Священной роще раскачивались.

— Я никогда не бывал в Петербурге, — тихо сказал инязор. — Родился в Арзамасе, учился в Казани… В Петербург всю жизнь хотел съездить, но денег не было — семья большая, где тут скопить. Да я просто так вас спросил. Все думал, как подступиться, вот и решил, что если вы про Петербург меня поймете, то значит, я насчет вас прав.

Эрзянский инязор качнулся в седле и вдруг чуть заметно усмехнулся.

— Впрочем, я же не представился. Пашков Василий Иванович, инспектор сельских и церковных школ Арзамасского уезда.

— Румянцев Владимир Семенович, — поймав его вопросительный взгляд, пробормотал я. — Врач-терапевт…

— Владимир Семенович, — задумчиво повторил за мной Пашков-Тюштя, качая головой в громадной меховой шапке.

— Ну да, — хмыкнул я. — Имя-отчество как у Высоцкого. Высоцкий тоже был Владимиром Семеновичем.