Подменный князь. Дилогия

Эту присказку я говорил с детства, меня так научили родители.

— Высоцкий? — переспросил инязор и пожал плечами. Потом недоуменное выражение на его лице сменилось озарением.

— Вы из какого года? Откуда вы?

Когда я ответил, Василий Иванович озадаченно крякнул:

— Однако… Две тысячи двенадцатый. Даже сказать-то страшно.

Мне стало смешно от этих слов.

— А жить в десятом веке вам не страшно? — засмеялся я, обводя рукой висящие трупы на деревьях. — А вот среди этого жить вам не страшно? Вы сами-то из какого года?

— Первого мая тысяча девятьсот четвертого года, — негромко доложил Василий Иванович и откашлялся. — Ехал в село Аршиново с проверкой. Лошадь вдруг зафыркала и стала. Я думал, что-то с подпругой. Вышел посмотреть, да тут слабость вдруг накатила… А когда очнулся, то был уже Тюштей — здешним инязором. Пришлось привыкать. Нда-с…

Василий Иванович Пашков родился в зажиточной и очень набожной мордовской семье неподалеку от Арзамаса. Когда мальчик закончил четырехклассную школу в деревне, отец послал его учиться дальше — в Казанскую инородческую семинарию. Было такое специальное учебное заведение для подготовки национальных кадров — учителей и священников. Потом обычная карьера сельского педагога, большая семья, домашние заботы. А в сорок три года Василий Иванович вдруг провалился во времени и оказался в десятом веке так же стремительно и неожиданно, как это произошло со мной.

— А как вы стали инязором, почтеннейший? — поинтересовался я. Неужели и здесь, в эрзянских лесах, произошла точно такая же история, как со мной в Киеве?

Но нет…

— Очень даже просто все было, — пояснил Василий Иванович. — Очнулся в лесу, пока огляделся, пока то да се… Потом уж двинулся куда глаза глядят, да так и вышел прямиком к Эрзямасу. Конечно, я не сразу понял, что попал на то же место, где всегда жил, только на тысячу лет раньше. Не сразу понял, что Эрзямас — это как раз то, что потом станет Арзамасом — моим родным городом. А там не успел я оглянуться — толпа навстречу валит, все кричат, радуются… Это меня народ встречал!

Оказывается, был у них здесь князь по имени Тюштя, — продолжал Василий Иванович. — Ну, судя по рассказам о нем, негодный был человечишка. Недоумок, одним словом. Он как раз бузы тутошней перепил и помер за полгода до моего появления. Его снесли сюда, в Священную рощу, все чин чином, он истлел, как положено. А через полгода вдруг я появляюсь собственной персоной, и все сразу признают во мне того самого Тюштю. Воскресшего, чудесно вернувшегося с того света. Вот и пришлось мне привыкать к роли вождя. Меня теперь все колдуном считают, раз я после смерти вернулся. Ну, и чудесами я, конечно, народ иногда балую — то самогону сварю и дам попробовать, то печку научу сложить. Тут до меня печек и не знали, а теперь понемногу стали присматриваться, как я у себя в доме соорудил. А пшенные оладьи? Это же старинное эрзянское блюдо, у нас в селе их все хозяйки готовили. А тут не умели еще делать, так я научил.

Василий Иванович пристально взглянул на меня.

— А ты тоже был на князя Владимира похож как две капли воды? — спросил он. — Как я на Тюштю?

Я согласно кивнул, и инязор поинтересовался:

— Тот тоже помер, да? И тебя князем признали взамен умершего?

Мне оставалось лишь молча кивнуть, не вдаваясь в подробности. Врать не хотелось, тем более чудом встреченному почти что современнику, и уж точно — товарищу по судьбе. Но ведь и не рассказывать же о том, как на моих глазах зарезали князя Владимира, каким бы он ни был? Не стоит об этом распространяться.

Послышалось чавканье лошадиных копыт по размокшей земле, и к нам подъехали Овтай с Блудом. Овтай был в овчинном одеянии мехом наружу, а Блуд до горла завернул свое тучное тело в шерстяной плащ темно-красного цвета, отчего сразу стал напоминать мне древнего римлянина-полководца.

Лица обоих были тревожны — мы слишком долго разговаривали наедине с эрзянским инязором.

Тюштя мрачно покосился в сторону помешавших нашему разговору, а я, поймав испытующий взгляд боярина, улыбнулся.

— Нам нужно еще кое-что обсудить с инязором, — сказал я. — Еще совсем немного осталось вам подождать. Мы не договорили о самом главном.

— На будущий год ты пойдешь войной на Корсунь, — заметил Василий Иванович, когда мы снова остались с ним наедине. — Возьми с собой Овтая. Парень рвется в бой, а кроме этого, все равно ни к чему не способен. Послал же бог муромскому народу такого глупого князя. Когда я учился в семинарии в Казани, мы очень интересовались, куда девался муромский народ, отчего он вымер и смешался с нами — эрзянами. Никто не знал ответа. Теперь-то я знаю причину, — усмехнулся Тюштя-Василий. — С такими князьями любой народ перестанет существовать.

— Овтай могуч, как дуб, и храбр, как лесной медведь, — повторил я слова, которые муромский инязор часто говорил сам о себе.

— Ну да, это правда, — согласился Тюштя. — Только глуп. Пусть лучше идет с тобой в поход на Корсунь — это всем будет полезнее.

— Откуда ты знаешь, что я пойду в поход именно на Корсунь? — спросил я. — И что такое эта Корсунь? Никогда не слышал. А тебе откуда известно?

В разговоре мы теперь свободно переходили с «вы» на «ты» и обратно, потому что не могли сами для себя решить: мы князья киевский и эрзянский или врач и школьный инспектор…

— Откуда мне известно? — усмехнулся в длинные сивые усы Василий Иванович. — А вы, юноша, в гимназии историю не проходили? Или в вашем две тысячи двенадцатом году уроки истории отменили? Или вы реальное заканчивали? Ну, там с историей похуже, но все-таки странно не знать про такое…

Удивительно было наблюдать, как заросшее полуседой бородой угреватое лицо инязора вдруг преобразилось, и в голосе Тюшти прорезались забытые, видимо, им самим педагогические нотки.

— Корсунь, сударь мой, — заметил он, — суть город на Черном море, известный нам под названием Херсонес. И этот греческий город взял штурмом князь киевский Владимир. А взяв его штурмом, был осиян Святым Духом и просвещен Им. Отчего в том же городе Корсуни принял святое крещение от руки греческого иерея. Вы что, юноша, и в Законе Божием этого не проходили?

— У нас в школах нет Закона Божьего, — пробормотал я, ошарашенный услышанным почти что предсказанием.

— Нет Закона Божьего? — удивленно переспросил Тюштя, а потом вздохнул: — Впрочем, чему же удивляться? Вот до чего довели Россию нигилисты… А ведь лучшие умы говорили, предупреждали. Злонравия достойные плоды!

— А вы тут зато трупы по деревьям развешиваете, — не к месту, но от смущения брякнул я. — Тоже вряд ли очень христианское дело.

— Я служу своему народу, — отрезал Тюштя. — Тому и такому народу, каков он есть сейчас. Стараюсь развивать его, чтобы приготовить его к лучшему будущему. Не могу же я в один миг объявить, что все языческие предрассудки отменяются и так далее. Тут даже моего колдовского авторитета не хватит.

Он вскинул голову, и тусклые глаза вдруг блеснули.

— А вам, юноша, — сказал он, — предстоит великое дело. Вы станете крестить Русь! И через Русь будут крещены все другие народы в этой части света. И мой эрзянский народ — тоже, хотя и со временем. Но начнете этот великий подвиг именно вы.

Тюштя помолчал, как бы спрашивая себя о чем-то, а затем озадаченно заметил:

— Странно, что для такого дела избран человек, который даже не проходил Закон Божий…

Вот именно в этом месте мы подошли к самому интересному. Все время с того самого момента, когда я внезапно оказался в Киевской Руси, меня не оставляла эта мучительная мысль: что произошло? Что это, какая неведомая сила забросила меня сюда? Для чего, с какой целью?