Подменыши

– Спасибо, – отчего-то сказал Гризли. – Живите. Привет Белке.

Погоди, кто-то в дверь звонит.

Трубка стукнула, прошло несколько секунд.

– Все, за мной пришли. Я в глазок глянул: в штатском, незнакомые.

Скорее всего, оттуда. Давай поговорим напоследок. Как там Белка? Она с тобой?

– Нет, она… Она в одном потаенном месте, там не найдут.

– Да, Белка всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. А у меня никогда не получалось. Я большой, мне нигде не спрятаться.

На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь.

– Знаешь, – сказал Сатир, – когда все кончится, мы поедем на одно озеро. Это километров сто пятьдесят от Москвы. Соберем всех наших и отправимся. Ни еды с собой не возьмем, ничего. Будем рыбу ловить, охотиться. Вряд ли ты видел в жизни что-то лучше, чем то озеро.

Вокруг леса, болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени…

Удары участились. Сатир заговорил быстрее:

– Если бы ты видел… Там рыба ходит стаями, сверкая чешуей на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что ее замечаешь, только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня…

Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли наверняка даже не сопротивлялся. Большой, добрый, ни разу в жизни никого не обидевший и не ударивший.

Квартира в полуподвале старого дома, которую снимал Эльф, превратилась в лазарет. Белка выздоравливала медленно. Много спала и часто стонала во сне, держась за перебинтованное горло. Сатир же спал совсем мало, и днем и ночью с готовностью отзываясь на каждое движение больной. От постоянного недосыпания глаза его покраснели и чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более что в грязное окно, едва-едва выступавшее над тротуаром, скудный ноябрьский свет почти не попадал.

В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу.

Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнес:

– Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что все на свете пустота и прах.

– Может, и так… – Сатир не отрывал взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли. – Ладно, хватит болтать, Белку разбудим.

– Белка – это святое. Пусть спит.

– А я и не сплю вовсе, – раздался сиплый голос. – Можете не стесняться.

– Мы с Сатиром тут решили, что все прах и тлен, – сказал Эльф.

Белка вздохнула:

– Идиоты вы, братцы. Если все вокруг – ничто, идите и бросьтесь с крыши. Или повесьтесь. К чему затягивать бессмысленное существование?

В комнате стало тихо.

– Или все-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну или подозреваете хотя бы, что он есть?

Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма.

– Сатир, – просипела Белка.

– Что?

– И сигареты себе другие купи. Воняют.

– Хорошо, это все на сегодня?

– Нет, не все. Молока с медом мне вскипяти.

– И мне молока. Что-то горло болит. Как бы ангину не подхватить, – подал голос Эльф. – Только мне без меда.

– При ангине – обязательно с медом, – сказала Белка. – Не слушай его.

– С чего это? Не люблю я мед и не буду.

– Эльф, не капризничай, уши надеру.

– Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.

Белка показала ему тощий кулачок.

– Ну так что? Будет молоко? – спросила она.

– Будет, все вам будет, – ответил Сатир, поднимаясь. – Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесет…

– Трупы наших врагов? – попробовал закончить Эльф, весело и злобно поглядывая на Белку.

– Нет, стаканы с молоком и медом.

– Но мне надо без меда, – напомнил Эльф.

– А вот без меда река не принесет, – жестко ответил Сатир. – Все.

Так говорил Заратустра.

На следующий день Сатир, немного заскучав, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, занимающих чуть не половину комнаты.

– Эльф, откуда у тебя столько хлама? – спросил он.

– Это не мой, – отказался тот. – Старуха, у которой я квартиру снимаю, сразу меня предупредила, чтобы я ничего не выкидывал.

Сказала, будет приходить и проверять, не спер ли я чего. Правда, пока, слава богу, не заявлялась.

И Сатир принялся за “разработку недр”. Каждый раз, извлекая очередную находку, он объявлял, что2 попало к нему в руки.

– Ерунда какая-то железная. От машины или от мопеда.

– Выкинь. Дальше.

– Металлофон.

– Давай сюда! – радостно сипела Белка.

– Детское пианино!

– Тоже сюда!

В результате раскопок Белка, помимо металлофона и пианино, приобрела еще пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потертыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.

– Не Белка, а человек-оркестр, – заметил на это Сатир.

Чуть позже она разжилась немного потрепанным пледом в черно белую клетку, пионерским галстуком и большой репродукцией

Сикстинской мадонны в деревянной рамке.

– А это тебе зачем? – поинтересовался Сатир, указывая на картину.

– Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.

– Ты же говорила, что не любишь попов!

– Правильно, Христа и мадонн люблю, а попов недолюбливаю. Слишком уж они люди. Обычные люди. Христос и Дева Мария мне ближе.

Белка занялась разглядыванием флейты.

– Кстати, вы знаете, что Ветхий Завет – это Откровение Отца, Новый

Завет – это Откровение Сына, – словно вспомнив что-то, продолжила она. – А это значит, что грядет новое Откровение – Откровение