Подменыши

— Не читай, — заверил Эльф. — Оно антикоммунистическое и антиреволюционное.

— Да? — удивилась Белка. — Ну и ладно. Далее. Карлос Кастанеда, очень хорошо. Бунин, «Окаянные дни». Опять контрреволюция. Так, тут первый лист оторван. И что же это? График какой-то… Очень похоже на Гумилёва, у него есть книга по развитию этносов…

Так продолжалось несколько часов. Белка охотно комментировала все книги, которые знала. Чихала смешно, словно кошка, от поднявшейся пыли, через полчаса окончательно охрипла и попросила Сатира сделать ей молока с мёдом.

До поздней ночи она продолжала разбирать бывшую нелегальную литературу. Когда её заставили выключить лампочку, чтобы не мешал спать, она зажгла свечу и продолжала изучать находки при её неверном дрожащем свете. Свеча была совсем старая, найденная всё в тех же кучах, и постоянно гасла. Белка, тихо погромыхивая в темноте спичками и вполголоса ругая последними словами несчастный светоч, снова зажигала огонёк и продолжала своё занятие. Эльф, тоже до крайности любивший книги, поначалу сидел рядом с ней, но вскоре как-то незаметно начал клевать носом, потом уснул и тихо засопел. Белка накрыла его старой шторой. Отопление у них до сих пор не включили, кроме того по полу гуляли проворные ледяные сквозняки и она испугалась как бы к нему не вернулась простуда. Серафима подумала и накрыла его своей курткой, которую до сих пор так и не отмыла от крови.

Саму Белку Сатир вымыл в стоящей на кухне ванне, как только больная стала приходить в себя. Он мыл её в трёх водах. Первая стала настолько красной, что Сатир, глядя на неё, никак не мог отделаться от жуткого ощущения, что бледная, как смерть, Белка, лежит в ванне полной её собственной крови. Вторая была розовой, сквозь неё даже можно было разглядеть исхудалое, с проступающими костями, девичье тело. И лишь когда третья вода осталась такой же чистой, какой излилась из крана, Сатир поднял Белку на руки, бережно завернул в плед и отнёс на диван, под бок к мечущемуся в бреду, раскалённому, как уголь, Эльфу. Тощая замерзающая Белка тут же прижалась к нему и стала греться.

Похожий в свете свечи на уставшего ребёнка Эльф, тревожно заворочался во сне, видимо почувствовал тяжёлый запах крови от куртки, но вскоре успокоился и притих.

— Ничего, к крови быстро привыкают, зато так теплее, — тихо сказала Белка, возвращаясь к книгам.

Под утро, вконец утомившись, она завершила осмотр коллекции. Зевнула, потянулась до звонкого хруста в костях. Подняла на ноги пытающегося продолжать спать Эльфа, заставила лечь на диван рядом с Сатиром и сама улеглась между ними.

Ближе к полудню они проснулись, принялись ворочаться и медленно продирать глаза.

— Нет, всё-таки советские диссиденты — это было нечто, — стала делиться Белка своими мыслями. — Тихие, незаметные, как тараканы. Сидели себе по кухням, вели разговоры, пили чай, читали книги. И так вот тихо и незаметно вырыли яму для великой страны.

— Лучший памятник советским диссидентам и правозащитникам — большой бронзовый фаллос на площади и список самых шикарных порносайтов у подножья, — хмуро произнёс Сатир, который не любил просыпаться.

— Не утрируй. Между прочим, они наши предшественники. Мы в чём-то их дети.

— В чём это я их дитя? Я за либеральные свободы не выступаю и стране яму не рою, — буркнул не открывая глаз Сатир.

— Мы роем яму капитализму. И общего у нас много. Мы тоже читаем и делаем выводы. Мы тоже не любим быть на виду. Мы тоже пассионарии. Мы тоже не согласны со строем. Нам тоже есть кого опасаться. В общем, масса общего, — она замолчала, но лежать в тишине ей было скучно и она стала развивать свою мысль. — КГБ к восьмидесятым годам видно совсем нюх потерял. Диссиденты — это в любом случае серьёзная сила. Разрушительная, но сила. Они были теми немногими, кому нужно было от жизни что-то ещё, помимо водки и хлеба. Неужели, имея в своём распоряжении лучшие умы Союза, КГБ не мог направить эту силу в направлении, выгодном СССР? А то, либо в лагеря, либо за бугор. Какое плоское мышление. Специалисты…

— А тебе не кажется, что диссиденты — не причина, а следствие. — Возразил Сатир. — СССР последние лет двадцать не жил, агонизировал. Идеология больше не вела людей, как это было в двадцатые, тридцатые, сороковые годы. А, может быть, люди просто устали быть хорошими. Я имею в виду не диссидентов, а обычных людей. Они устали всё время ходить на двух ногах и им просто захотелось снова побыть скотами и походить на четвереньках, ориентируясь на голоса самых примитивных инстинктов: сытого желудка, сексуальной удовлетворённости, жажды власти, жадности. Поэтому они с такой охотой и приняли капитализм. Ведь эта система основана как раз на эксплуатации этих инстинктов. И если советская идеология не смогла больше вести людей вверх, они покатились вниз. Всё проще простого.

Белка задумалась.

— Эльф, ты слышал?

— Что я слышал?

— О чём мы говорили.

— Ну как же… — отозвался заспанный голос.

— Что «ну»? Ты понял, что это значит? У Сатира есть мозг! Понимаешь? Да ещё какой мозг! А он до сих пор его прятал. Сатирчик, ты умница. Платон, Сократ и Демосфен в одном лице. Как ты ловко всё разъяснил! А до меня до сих пор не доходили такие простые вещи. Ведь всё просто! «Люди устали быть хорошими». Как просто! Здорово! — Белка была в восторге.

— Страшно как это всё, — разом став серьёзной, сказала она. — И безнадёжно. Ведь если через некоторое время снова свершится коммунистическая революция, это будет означать, что потом, лет через семьдесят люди снова устанут, так что ли?

— Наверное, так, — подтвердил Эльф.

— Я не согласен, — заявил Сатир. — Наверняка явятся светлые головы, которые объяснят, как поддерживать в людях желание быть хорошими. Может, пока мы просто не доросли до этого знания. Белка, я тебя обнадёжил?

— Возможно, — задумчиво ответила та. — Но это означает, что мы просто переносим решение вопроса на неопределённое время в будущее. А жить и действовать хочется сейчас.

— Так в чём дело? Живи и действуй. Так сказать, хотя бы поддерживай огонь в костре, если не можешь поджечь степь.

— Тоска… — отозвалась Белка.

— Тоска, — буркнул Сатир. — Её ищет ФСБ и МВД целой страны, а ей тоска.

— Ищешь-ищешь, не найдёшь, а отыщешь, так поймёшь, вещи надо убирать, не придётся их искать, — с выражением прочла Белка. — Я в детском саду учила. Перед мамами выступала в белом платье.

Эльф представил себе маленькую черноглазую черноволосую Белку в белом платьице, старательно рассказывающую стишки перед родителями.

— Этакий уголёк в снегу.

— Скорей, таракан в тесте, — не согласился Сатир.

— Сатир, единственное чувство, которое может испытывать к тебе нормальный человек — это жалость, — съязвила Белка.

Она изловчилась и, резко выгнувшись дугой, спихнула его с дивана.

— Иди, приготовь что-нибудь поесть.

Сатир с грохотом обрушился на пол. Медленно сел, привалившись к дивану спиной.