Подметный манифест

–  А ты, Михайла Иванович, скажи генералу: ты-де не хуже князя жениться можешь, а, статочно, и лучше - ты моложе.

–  Не выйдет, - подумав, сказал Мишель.
– Она за меня не пойдет.

–  Да кто ее спрашивать станет? Родной батюшка велит - так и за черта с рогами пойдет. Э?

–  Иван Иванович!

–  Аюшки?

Катиш вздрогнула - так неприятно засмеялся Иван Иванович, это бесовское «хе-хе-хе» вызвало у нее настоящий озноб, это в середине лета-то, да и у Терезы тоже.

Плохо было не то, что засмеялся гость, плохо было, что и Мишель ответил ему смехом: они прекрасно поняли друг друга.

Тереза, присутствуя при беседе, очень беспокоилась - каков бы ни был Мишель, неприятностей ему она не желала. И когда зазвучал этот смех, объединяющий молодого графа и старого пройдоху, она решила вмешаться.

–  Сударь, господин Ховрин еще недостаточно здоров, он болен, он не может выходить, - сказала по-русски Тереза.

–  Да сколько ж можно дома-то сидеть?
– спросил Иван Иванович.
– Да и деньце-то ух какое важное! Ты сама, сударыня, с ним поедешь и все своими глазами увидишь. Помяни мое слово - махатель твой от этого лишь поздоровеет! Чего тут ерепениться? Ересливому да капостливому и свято дело не в честь. Так, сударыня, и ехать надо.

Тереза повернулась к Катиш, всем видом показывая: многого в речи Ивана Иваныча не поняла.

–  Бояться нечего, сударыня, - по-французски заговорила Катиш.
– В доме воздух плохой… (тут она вставила по-русски слово «спертый»). Больному полезно выезжать, дышать, кататься. Пожилой господин правильно говорит. Господин Мишель не может выздороветь, если будет сидеть дома. Я помогу одеть господина!

–  Но во что одеть? Если он едет с визитом, нужно хорошее платье… - сопротивлялась Тереза.

–  Да что платье?
– Катиш, ища помощи Ивана Ивановича, перешла на русский язык.
– Вон он в кафтане приехал - чем плох кафтан? Я почищу, за новой рубашкой в лавку сбегаю, за чулками…

–  Умница, девушка!
– похвалил тот.
– Ты, Михайла Иваныч, в залог дружества подарочек прими - я ведь как знал, что у тебя кафтана богатого здесь нет, с купцом сговорился. В экипаже у меня два лежат, один побольше, другой поменьше. Беги, умница, в Черкасском карета стоит, два гнедых в запряжке, кучер в синем кафтане. Скажи - Иван Иваныч-де послал. Принеси узелок, душенька, пошли тебе Богородица славного женишка. Сам бы к тебе посватался, так ведь откажешь!

Катиш, пока Тереза не догадалась ее удержать, выскочила из спальни.

Когда она вернулась с узлом, Мишель уже стоял обутый, притопывая и морщась- он отвык от узких туфель. Иван Иванович уговаривал Терезу ехать - пусть сама убедится, что красавчик безопасен от сквозняков, крепких напитков и бойких вдовушек.

Наконец Мишель и Тереза спустились вниз.

Иван Иванович несколько задержался.

–  Слушай, девка, - строго сказал он Катиш.
– Собери свое добро да и беги отсюда дня на два, на три. Поняла? За мебелями своими потом явишься. Коли не послушаешь - пеняй на себя. А я тебя и на дне морском достану.

С тем он, не прощаясь, поспешил следом за Мишелем и Терезой, вскочил в карету - только его и видели…

Тереза, в красивой наколке поверх кое-как убранных волос, в шелковой накидке, спереди завязанной на два банта, но почти не нарумяненная и не напудренная, сидела рядом с Мишелем, а Иван Иванович сидел напротив. Экипаж катил по незнакомым ей улицам, а Иван Иванович развлекал Мишеля беседой. И Терезе вновь приходилось бороться со своим взглядом на обстоятельства: та Тереза, что уже летела во Францию, спрашивала у той, что сидит в экипаже, для чего все это, и совершенно невинное сожительство с вернувшимся Мишелем, и поездка в Лефортово, и Тереза-путешественница была настоящей, Тереза же, вдруг оставшаяся в Москве, - большой нарядной куклой, которую поместили в экипаж и везут неведомо куда. Или же спящим телом, неспособным сделать усилие, чтобы закричать и проснуться.

–  А вот уж и Яуза, - сказал бодрый Иван Иванович.
– Мы театр минуем, далее проедем, туда, где квартирует ваш драгоценный генерал, дай ему Боже здоровьица. Столько странствовать, как он в эту зиму, и с такими скверными людишками встречаться, и живу остаться - это особое небесное покровительство требуется. И ведь встречался он с самозванцем, непременно встречался, я немцев знаю - они господа без затей, наметят себе некую цель и преспокойно к ней движутся…

Экипаж меж тем ехал заброшенным парком, и в окно были видны то остовы старых оранжерей, то белые фигуры древних богов и нимф, то столбы беседок, крыши коих давно рухнули, то причудливые берега фигурных прудов. Наконец кони встали.

–  Ну, сударь мой, Михайла Иваныч, приготовьтесь, беседа будет нелегкая, - сказал Иван Иванович.
– Генерал наш зол на вас неимоверно, его князюшка настроил. Вам же следует одно ему толковать - что о князе он может более не беспокоиться, что князя, может статься, сыщут, когда пруды будут спускать и чистить, а может, и вовсе никогда, Господь милостив, и такое случается… Идите, Михайла Иваныч, идите, князь вам более не нужен, а генерал-то как раз и нужен, ведь без него вас господин Пугачев и слушать не станет…

Мишель, выйдя из экипажа, постоял несколько, держась за дверцу, свежий воздух был для него уже противоестествен, и Тереза, взяв его под руку, раз или два удержала, когда он делал стремительные и головокружительные первые шаги. Но потом походка наладилась, и Иван Иванович повел по аллее к домику, невзрачному домику в два жилья, и Тереза даже удивилась - как нетерпелив Мишель…

Показалось было ей прежнее - словно не сама она идет, а некая сила несет куда-то ее спящее тело, заставляя для видимости перебирать ногами, а душа ее напрасно возражает и, пребывая в оцепенении, пытается проснуться. Странная мысль, мысль из давнего времени, достойная чумного года, образовалась вдруг - ведь так же идут, пожалуй, на эшафот, понимая, что впереди погибель, но не в силах прекратить это движение тела, этот равномерный шаг, это стремление плоти следовать приказанию.

Вдруг она поняла - нечто похожее происходит и с Мишелем. Он тоже видит в этой странной поездке какую-то глубоко скрытую фальшь, но его тащит вперед по заросшей дорожке не приказ, а некая слепая блажь, ослушаться которой он не в силах.

Навстречу вышел пожилой человек в старом пехотном мундире, поклонился.

–  Что он?
– спросил Иван Иванович.
– Угомонился?

–  Ругаться изволит, ваше сиятельство… - начал было человек, да осекся.

–  Молчи, дурак, - беззлобно сказал Иван Иванович.
– Входите, сударыня, входите, сударь, простите, что тут нечисто. Он наверху, в горнице, там для него все устроено, мои людишки постарались. Ступайте же к нему оба.

И тут Тереза проснулась.

–  Я не пойду!
– воскликнула она и потянула Мишеля за руку - прочь отсюда, прочь от этого низкого крыльца, от облупившейся двери, от десятилетиями не мытых окон.

–  Не кобенься, сударыня. Не то тебе же хуже будет, - ласково произнес Иван Иванович.
– Государь-то новый, поди, не пожелает, чтобы ему заведомый карточный шулер служил. Я поглядел на вексельки-то, кому даны да когда подписаны. А про то, как обер-полицмейстер в Кожевниках французских шулеров ловил, и до нас в Санкт-Петербурге вести дошли. Ступай в дом да гляди, чтобы кавалеры меж собой договорились!