Поднимается ветер…

— Разошлись! — повторил герцог Алларэ. На этот раз его послушались. Через минуту улица опустела, только вдали слышался бодрый топот двух десятков деревянных башмаков. Сконфуженный Саннио опустил голову.

— Трудно назвать это успехом, а, сокровище? — сказал Реми. — Это вам урок. Если вы не готовы драться, так не лезьте в драку.

— Мне надо было ее ударить?

— Вам не надо было с ней разговаривать. Десяток штурмовавших лавку оказался первым, но далеко не последним, встретившимся им по дороге. Большинство разбегалось, завидев конный отряд, некоторые пытались кричать, швырять камни и палки. К счастью, ни один не был вооружен самострелом. С хулиганами разбирались просто: солдаты по трое-четверо надвигались на кучки погромщиков, орудуя хлыстами, и этого оказывалось вполне достаточно. Саннио даже начал удивляться тому, что подобные мелочи всерьез обеспокоили герцога Алларэ.

Следуя за Реми к складам зерна, уже в сопровождении эллонского конного полка, он начал понимать, что именно герцог назвал бунтом. Мелкое хулиганье, под шумок громившее лавки и пытавшееся залезть в дома побогаче, не имело к этому отношения. Чем ближе подъезжали к складам, тем лучше Саннио понимал, что в столице действительно беда. Люди, испуганно жавшиеся к домам и заборам при виде конной полутысячи, были злыми. Они плевали всадникам вслед, грозили кулаками и выкрикивали что-то оскорбительное. У многих одежда была порвана или прожжена, на лицах — сажа и копоть…

— Самое веселое начнется ночью, — пообещал Реми. — Так, капитанов ко мне. Подъехавшие капитаны едва не оттеснили юношу от герцога, а его жеребец немедленно собрался сцепиться с буланым одного из капитанов. Саннио с трудом справился с вреднющим конем, носившим слишком нежное для него имя Крокус, за что его еще и обругали двое из капитанов-кавалеристов. В результате господин Гоэллон прослушал две трети распоряжений Реми.

— …эту часть оттесните к набережной и гоните прочь от пристаней за ворота. Переночуют на Нерской пустоши — остынут. После этого — ставьте по полусотне на каждый мост и не выпускайте в Левобережье. Левый берег должен быть в порядке. Там должны управиться сеорийцы и королевские гвардейцы. Что слышно со складов?

— Там ваш первый полк, арбалетчики. Пожар еще не потушен. Опасаемся взрыва.

— … Противостоящего в глотку, — прорычал Реми. Саннио вздрогнул. На складах хранилось не только зерно, но и мука. Достаточно, чтобы лопнул или прогорел один мешок, или просто на него попала случайная искра. Сперва взрыв будет небольшим, но через несколько мгновений на воздух взлетит весь склад. Про стрельный состав юноша читал лишь в Книге Сотворивших, но взрыв на мучном складе едва ли был менее страшен…

— Муку на ближних складах залить водой, — распорядился герцог Алларэ, словно читая мысли Саннио. — Немедленно.

— Она же испортится! — удивился кто-то из капитанов.

— В противном случае у нас испортится все на расстоянии пяти миль, — терпеливо объяснил Реми, хотя в голосе появилось знакомое уже Саннио утробное порыкивание. — Включая соседние склады, пристань и полк. Заливайте… Это было только началом. Следующие часы для господина Гоэллона, так и таскавшегося следом за герцогом, слились в одно непрестанное и бесконечное мельтешение лиц, голосов, донесений о новых бедах, пожарах, погромах, скоплениях горожан, штурмах, порубленных насмерть и застреленных людях, погибших в давке и растоптанных. Прибежал подмастерье из Волочного переулка: сотня мародеров решила под шумок пограбить ювелиров. Реми распорядился отправить туда по три десятка всадников и арбалетчиков. Только-только закончившие бороться с пожаром алларцы, угрюмо бранясь, уселись в седла позади кавалеристов и отправились спасать ювелиров. Примчался, едва не падая с коня и оставляя за собой кровавый след, раненный сеориец, один из немногих, оставленных на правом берегу Сойи. Вооруженные самострелами и луками горожане под предводительством десятка бандитов решили сжечь здание суда… Кому-то пришло в голову, что корень горестей и бед — иноземные купцы, а так как караваны обычно путешествовали в сопровождении вооруженных отрядов, попытка самообороны привела к нешуточной баталии. Караванщики, оттесненные в здание Торговой палаты, забаррикадировались там, и теперь по ним швыряли горшками с углями. Пара засевших на крыше «вольных лучников» мешала подобраться к колодцам во дворе… Поборники нравственности решили, что сейчас — самый подходящий момент, чтобы прочитать проповедь обитательницам Кандальной улицы. Разумеется, для придания слову внушительности проповедники прихватили с собой колья, лопаты, вилы и связки факелов. Тут герцог Алларэ впервые за многие часы улыбнулся и отправил очередной отряд защищать «самое ценное, что есть в столице, не считая, разумеется, дворца». До какого-то момента Саннио казалось, что три полка — вполне достаточно, чтобы навести в городе порядок. К первым сумеркам он начал понимать, что это лишь ложка меда в бочке дегтя городских беспорядков. Людей мучительно не хватало. Расквартированные на юге от столицы полки могли подойти лишь послезавтра утром: летние лагеря находились в сутках марша от Собры. Реми Алларэ пытался успевать везде. Получалось ли у него, Саннио понять не мог. Он видел, что герцог отлично представляет себе карту Правобережья, прекрасно помнит, где какая улица и площадь, а также, что там расположено. Вероятно, Реми еще и представлял себе, что на каждое происшествие он не может отправлять солдат: людей не хватало. С каждым часом он все чаще повторял «этим придется пожертвовать». К полуночи, как Реми и предсказывал, город не утих, а только оживился. Пожар на винных складах у пристаней. Погром на улице кондитеров, вроде бы остановленный вечером, но начавшийся вновь, уже свежими силами мародеров. Драки, грабежи, невесть откуда взявшиеся юродивые, вопящие о конце света и покаянии, оживившиеся воры и бандиты, городская беднота, вперемешку штурмующая продуктовые лавки и дома побогаче… До этого дня Саннио считал, что Собра — тихий, мирный и законопослушный город. К рассвету он стал считать, что это столица Мира Воздаяния: уж больно взбесившаяся в одночасье столица походила на место, где грешники получают по заслугам. Судя по всему, герцог Алларэ и Алессандр Гоэллон нагрешили уже преизрядно. Реми выслушивал доклады, отдавал приказы, пил, не вылезая из седла, вино прямо из горла, почти не повышал голоса и старался с каждым офицером разговаривать достаточно вежливо. Саннио видел, чего это ему стоит. Золотоволосый герцог держал в уме всю картину происходящего, жонглировал отрядами, перемещая их с места на место, старался шутить и подбадривать окружающих. Дурацких реплик в адрес «сокровища» он больше не отпускал, напротив, все чаще давал юноше какие-то поручения: передать приказ, разведать обстановку, проследить за выполнением распоряжения. Если бы Саннио который час не терзала жестокая мигрень, он был бы счастлив тем, что оказался порученцем Реми. В какой-то момент до него дошло, почему дядя назвал этого категорически невыносимого, наглого и дерзкого человека тем, кому можно сообщить о любой беде. Реми умел не только паясничать и издеваться, он еще мог принимать решения. Саннио так и не спросил его, как герцог Алларэ оказался в должности коменданта столицы. Времени не находилось даже для короткого обмена репликами, не относившимися к делу, да и у юноши хватало ума не досаждать герцогу пустой болтовней. Под утро Саннио удостоился личного задания.

— Возьмите два десятка и наведите порядок на Золотой площади.

— Архив-то чем помешал? — вздохнул юноша, разворачивая коня. Ответа на вопрос он не получил.

Хорошо, что трое сопровождающих — к своему стыду, Саннио так и не запомнил их имена, хотя все они представились, — знали дорогу. Заблудиться сейчас было бы совсем уж не к месту. В рассветных сумерках столица продолжала напоминать обитель грешников. Алые, лиловые, сиреневые блики на крышах и засовах, на флюгерах и оконных стеклах наводили только на мрачные мысли о новых пожарах, крови и смерти. Осаждавшая архив пьяная толпа уже забила насмерть сторожа и жаждала новой крови, а потому два десятка конных солдат ее не слишком напугали. Первый булыжник ударил по кирасе, и это не было больно. Второй попал по предплечью левой руки. Толпа не желала расходиться, а приказ Саннио был встречен пьяным гоготом. Молодой человек еще помнил совет Реми: убивать зачинщиков, но в сумерках таковыми казались все. Выделить из толпы крикунов заводилу казалось непосильной задачей.

— Осторожно! — крикнули ему сзади. Саннио и сам не понял, как ухитрился поднять коня на дыбы, одновременно наотмашь рубанув по голове человека, бежавшего с вилами. Кажется, тот метил в грудь Крокусу, за что и поплатился. Оказалось, что рубить, не имея привычки — удовольствие весьма дорогое. В запястье что-то хрустнуло, а палаш выпал бы из онемевшей кисти, не виси он на петле, прикрепленной к эфесу… Был нападающий убит, или только ранен, юноша выяснять не стал: толпа на мгновение затихла, а потом откликнулась новым ревом. Вооруженных было не так уж и много — десяток-полтора, но настроены они были решительно. Пока новоиспеченный убийца пытался понять, на каком он свете, отряд, уже не впервые сталкивавшийся с подобной толпой, сам приступил к наведению порядка. Визги, вопли, конское ржание, свист сабель… Очередной булыжник ударил в плечо чуть ниже края кирасы, и на этот раз опрометчиво выпустивший поводья юноша едва не вывалился из седла. Он повис, уцепившись за гриву Крокуса. Кто-то, едва различимый в сумерках, схватил его за шиворот и сунул в руки флягу. Там оказалось не вино, а пойло, больше похожее на жидкий огонь, но Саннио было все равно. Он кашлял и пил, пока флягу у него не отобрали, сказав:

— Вы ж обратно не доедете… Он доехал, чувствуя, что из-под каски льется соленый пот вперемешку со слезами: нестерпимо болела голова. Каждый шаг Крокуса отдавался в голове ударом молота. Юноша стащил вконец надоевшую ему каску и едва не швырнул ее в сторону, потом протянул руку: спутник подхватил ее и прицепил к седлу. Саннио было мучительно стыдно: его отправили командовать, а он зарубил одного и растерялся.

Солдаты все сделали сами, да еще и позаботились о командире. Алларэ был прав: он — бестолочь, не вовремя решившая поиграть в солдатики… Спиртное не помогло, голова разболелась еще сильнее. Он давно знал, что во время приступов пить нельзя, будет только хуже — но ему сунули флягу, и он пил, а теперь жалел и об этом. Стыдно. Репей на хвосте, беспомощный дурак, не способный даже отказаться от крепленого вина, или что там он выхлебал…

— Все в порядке? — спросил Реми, подъезжая вплотную и заглядывая «репью» в лицо. — Вы что, ранены?!

— Нет… — выдавил Саннио. — Там все сделано.

— Спать, — приказал Алларэ. — Немедленно.

— Ну, как я вас оставлю?

Ох, что б ему не прикусить язык… Теперь зеленоглазый изверг всю жизнь будет припоминать дурацкую реплику! Шуточки про цветы и букеты покажутся отдохновением души по сравнению с тем, что герцог Алларэ начнет говорить о нем после этой чудовищной глупости… Да еще и при всех ведь ляпнул — вокруг десятка два человек…

— Недоразумение вы ходячее… — Реми не засмеялся: он протянул руку, потрепал Саннио по щеке и улыбнулся. — Сейчас с вами мне будет тяжелее, чем без вас. Придете в себя — возвращайтесь, я к вам уже привык. А сейчас — спать!

Темно-синее Анне Агайрон не шло категорически, мигом превращая ее из молодой девушки в прежде времени подурневшую вдову. Она давно знала об этом и даже порой шутила насчет ошибок прошлого, так удачно обогативших гардеробы ее компаньонок. Анна теперь носила белое и голубое, перламутрово-серое и золотистое… Но сегодня она приехала в дом герцогини Алларэ в темно-синем траурном платье с высоким воротом и даже без серебристой отделки. Волосы были туго заплетены и убраны в пучок с простыми мельхиоровыми шпильками. Ни цветов, ни драгоценностей. В этом были все те же тихий вызов, и молчаливое достоинство, обычно присущие Анне, но сейчас проявившиеся совсем по-новому. В полный рост, смело, едва ли не трагично. Король не объявил траур после мрачных событий, закончившихся лишь позавчера. Невеста короля, девица Агайрон, сама решила надеть траур. Высокая стройная девушка с как-то неестественно выпрямленной спиной вошла в будуар Мио и остановилась у занавеси, отделявшей его от кабинета. Следом за ней прикатилась Мари; должно быть, Анна не стала ждать провожатую и обогнала ее на лестнице или в коридоре. В этой манере было что-то смутно и удивительно знакомое, но герцогиня Алларэ не смогла вспомнить, чье. Реми, по своему обыкновению валявшийся на диване в будуаре сестры, при виде вошедшей девицы Агайрон поспешно отставил бокал и подскочил. Мио удивилась такой суете. Обычно герцог Алларэ даже не удосуживался подняться при виде Анны. К тому же только вчера окончательно покончивший с пресечением беспорядков Реми был до невозможности усталым. Сутки он отказывался есть, жаловался на бессонницу и уныло шатался по дому с очередной бутылкой в руках, потягивая вино прямо из горла. Сестра уже безо всякой иронии предлагала ему навестить какое-нибудь заведение, хоть городские бани, хоть свои любимые веселые дома, но бледно-зеленоватый, под цвет любимых рубах, герцог только вздыхал и говорил, что без слухов о своей полной немощи как-нибудь перебьется. За прошлую седмицу все устали, вымотались и напугались до полусмерти. Лишь вторые сутки в городе было тихо, еще не всех погибших похоронили, не всех пропавших отыскали — и вот, извольте, королевское приглашение для девицы Агайрон и герцогини Алларэ. С утра на блюдечке, то есть, в футляре, который привез посыльный из дворца. Наряд девицы Агайрон не предвещал приятного вечера для короля…

— Анна, — сказал Реми, с поклоном целуя руку гостье. — Мое почтение. Позвольте просить у вас прощения.

— За что, герцог? — голос Анны звенел перетянутой струной, но удивления поступку Реми там не было. В ее мыслях сейчас вообще не находилось места герцогу Алларэ, и это было заметно очень хорошо. — Разве вы в чем-то виноваты передо мной?

— Да, госпожа моя. — Мио вздрогнула: Реми не шутил и не дразнил агайрскую девицу — он был удивительно сдержан и искренен. — Я слишком долго не воспринимал вас всерьез и недооценивал.