Поднимается ветер…

— Я, Руи-Энно Гоэллон, милостью Сотворивших герцог и повелитель земель Эллоны, перед свидетелями и Сотворившими признаю юношу именем Алессандр одним из своего рода и объявляю своим наследником. — Саннио едва не открыл рот, чтобы выдавить нечто протестующее: о последнем речи не шло, и в тексте церемонии этого не значилось! Только через три года… — Клянусь быть милостивым господином его жизни и платить Алессандру из рода Гоэллонов верностью за верность, но смертью — за измену. Служки принесли пояс и меч. Старинные вещи, которых Саннио еще не видел. Узкий пояс-цепь из серебристого металла замкнулся на его талии. Звонко звякнула пряжка с пауком. Потом юноша опустился на колено и получил ритуальный удар мечом по плечу. Приняв в руки тяжелое лезвие с простой рукоятью — меч явно был боевым, а не церемониальным, — он коснулся его губами. Холод металла показался обжигающим, словно он поцеловал не сталь, но лед. Меч вернулся к Гоэллону. Саннио, помнивший церемонию назубок, поднялся и вновь получил древнее оружие в свои руки: его надлежало убрать в ножны на поясе.

— Поздравляю, наконец-то закончили, — тихо сказал герцог, когда Саннио целовал кольцо на протянутой ему руке, и юноша едва подавил хихиканье.

Мрачно-торжественное настроение вмиг улетучилось, а вместе с ним — все тревоги и сомнения.

После сражения прошло уже три седмицы, а на берег по-прежнему выбрасывало обломки досок, обрывки снастей, а порой и объеденные рыбами трупы. Такое творилось по всему побережью Четверного моря, от тамерского до огандского побережья. Рыбную ловлю в море, больше походившем на огромный залив, испортили если не до осени, то уж точно до начала лета. Рыбаки жаловались, что приходится заходить на тридцать-сорок миль от порта Бру: либо к тамерскому берегу, либо к Оганде. Второй день девятины святого Окберта в Брулене запомнили надолго. Марта подозревала, что не только в Брулене, но и во всем обитаемом мире. Воды Четверного моря принадлежали трем державам, если не считать монахов Церковных земель за отдельное государство, а Хокна хоть и находилась на изрядном расстоянии от него, живо интересовалась происходящим во всех западных морях. Стало быть, сумасбродная выходка тамерцев привлекла внимание доброй половины мира. Хотя дел-то было — на неполных пять часов. Должно быть, тамерский адмирал решил, что ему удастся спрятать свою горе-флотилию в небольшой бухте за мысом Шьят, который в Собране называли «правым соском». Линия южной границы Тамера здорово походила на ту волнистую черту, которой каждый мазила пытается обозначить женскую грудь. Судя по форме, левая принадлежала даме крупной, может, даже кормилице, а правая — так, тощей девчонке. Однако ж, остроязычные моряки говаривали, что сей бюст принадлежит тамерскому кесарю. В заливе — ложбинке между «сиськами кесаря» — располагался Веркем, столица дорогих соседушек. Что бы там ни казалось тамерскому флотоводцу, о том, что кесарь готовит нападение, в Бру узнали еще за седмицу и были к нему готовы. За всем, что происходит в северо-западных водах, следили с трех сторон: из Собраны, Оганды и Хокны. Хокнийцы первыми узнали о некотором шевелении в Тамере и за разумную мзду сообщили об этом и в Оганду, и в Собрану. Хокнийцы надеялись, что кесарь велит отвести часть флота с западного побережья, и можно будет поживиться в большом набеге. Пришлось им огорчиться: этой ошибки кесарь не допустил. Тогда хокнийские пираты немного изменили свой план: прошли через Шумное море и принялись ждать выдвижения тамерской флотилии из бухты. В драку ввязываться они не собирались, но хотели подобрать остатки с чужого стола. Никто не возражал: чем больше потреплют «кесарят», тем выгоднее остальным.

Оганда традиционно соблюдала нейтралитет, охраняя свои воды так, что и лишняя чайка пролететь не могла, но торгуя сведениями с каждым, кто готов был их купить. Баронесса Брулен всегда называла Четверное море большой деревней, где каждый знает, что сосед ест на завтрак и кому его жена улыбается у колодца. Так оно и было. Ни одна держава не могла удивить другую неожиданным нападением. Вот и тамерцам удивить не удалось, тем более, что и нечем было. Редкий мальчишка из порта Бру не мог бы перечислить, сколько у соседей кораблей и каких именно. Явившиеся спозаранку на следующий день после праздника Святого Окберта тамерские двухмачтовые дромоны в Бру знали по именам.

— Красиво идут, гости незваные, — сказал Хенрик, стоявший рядом с баронессой Брулен на башне.

Шли действительно красиво. Западный ветер надувал выкрашенные мареной паруса. Алое великолепие притягивало взгляд, но Марта смотрела ниже, туда, где на платформах стояли лучники. Отполированные до блеска щиты отражали небесный свет так, что больно было глазам.

— Сорок… пятьдесят шесть… — считал вслух Хенрик. — Семьдесят два как есть. Все пришли.

— Наши-то где? — забеспокоилась Марта.

— Да вон же, госпожа баронесса! — потыкал пальцем вправо управляющий. — Вон они! Желто-белые и бело-лиловые паруса собранского флота уступали в роскоши тамерским, но зато были своими, родными и любимыми. Сейчас обе флотилии свернут их и пойдут навстречу друг другу на веслах. Хищные остроносые галеры, похожие на зверей нарвалов, водившихся у Северного предела, угрожающе нацелились на чужаков острыми таранами. Катапульты ждали возможности обрушить на тамерские корабли тяжелые камни. Впрочем, и на дромонах тоже были катапульты, и лучники, и сифоны с «огандским огнем».

— Вон «Непобежденный», — Хенрик указал на галеас, казавшийся китом среди акул. Всего таких китов в идущем навстречу врагу собранском флоте было три, но флагман Краст вывел только один. Могучий таран на носу отличался от таранов галер, как рогатина от шпаги. Марта вздохнула, вспоминая господина флагмана. Корабль и капитан были под стать друг другу. Далеко на западе маячили хокнийские падальщики, похожие на козявок, ползущих по линии горизонта.

— Началось, — выдохнул Хенрик через полчаса. За это время на площадку поднялась целая толпа народа. Остальные высунулись из бойниц и тоже глазели на море. Марта боялась, что ребятня повыпадает наружу: некоторые вылезли аж до пояса, цепляясь друг за друга и чудом балансируя в воздухе.

— Малышню шугни. Пусть со стены смотрят. Вели пустить, — приказала Марта.

Элибо стоял рядом, держа в руках кружку. Баронесса принюхалась: пиво. «Пиво — еще ничего, — подумала она. — Лишь бы на огневуху не перешел… Хотя все равно ведь напьется — или за победу, или с горя, а все Элибо сегодня трезвым не бывать!». Ненаглядный сынок был на диво серьезен, должно быть, и его волновал исход баталии. Он всех волновал, хотя никто не признался бы вслух, что сомневается в том, что Собрана победит. Бывает всякое. Тамерцы сменили адмирала, о новом еще никто ничего не знал. Вдруг да случится такое, что Сотворившие его умом не обделили? А если, напротив, прибавили больше, чем обычно? Раз в сто лет и костыль цветет, не все в Тамере дураки… Умный, конечно, не полез бы на собранский рожон, но это уж кесарь тамерский придумал, о нем давно известно, что мнит себя хитрецом, а последние мозги жиром заплыли лет двадцать назад.

Издалека и сверху сражение казалось почти нестрашным. Огонь и дым, взлетающие стрелы и камни, кипящая вокруг форштевней вода — и все же Марте долго казалось, что она наблюдает шутейное сражение, устроенное мальчишками в честь праздника. Потом она представила себя на палубе «Непобежденного» и на миг словно увидела сражение глазами флагмана Краста.

— Сигнал «Непобежденному» с «Ветреницы»…

— «Бабочке», «Хельге» и «Гордому крабу» — не преследовать!

— «Святая Эро» идет на дно!.. От края до края, насколько видно глазам, море разрезано напополам дымящейся, неровно содрогающейся линией. Воин огненным мечом разрубил кипящий котел залива, и края раны дрожат, пытаясь сойтись. Абордажные крючья стягивают их друг к другу, словно корабельный лекарь орудует иглой. Шум, дым, грохот падающих мачт, крики и приказы, рев абордажных команд, вопли раненых, обожженных, задавленных камнями и упавшими мачтами, хриплая брань надсмотрщиков и ритмичный вой гребцов…

— «Император Шарум» захвачен!!!

— Будет теперь «Королем Лаэртом», — скалится старший помощник.

— На «Дельфине» пожар!

— А Фалько говорил, что рыбы не горят…

— Так дельфин и не рыба! Камень, пущенный из катапульты, пробивает фальшборт «Монахини». В воздух взлетают щепки, обрывки фалов, чей-то мундир, — остается только надеяться, что без хозяина, — прочая дрянь, которой полно вокруг. Прямо по курсу отлично видно, как суетятся стрелки на носовой платформе тамерского дромона. Кишат, как тараканы, сбивают друг друга, один с разбегу бросился в море. Что это их так напугало? Ах, вот оно! Прямо под ними взорвался сифон с «огандским огнем»! Побегайте, ребятки, побегайте… Марта передернулась, поплотнее запахнулась в шаль, потом толкнула в бок Хенрика.

— Налей-ка мне перцовой… Даст Воин, все закончится хорошо. И флагман Краст уцелеет, и «Непобежденный» продолжит дальше носить свое гордое имя. Баронесса Брулен стояла на башне до тех пор, пока собранские корабли не вернулись в гавань. Обнимала венец башни, шершавый и холодный, мелкими стопками глотала перцовую настойку, и не отрывала глаз от котла с живой кровью, дымившегося внизу. Четыре с лишним часа кипело море, четыре с лишним часа в нем стреляли, поливали струями «огандского огня», таранили друг друга, рубились на куршеях. Лишь после полудня стало ясно, что побеждает флот Собраны. Действия тамерского флота становились все более беспорядочными, казалось, что каждый сражается только за себя. Даже отходить они начали по одному, и Марта не знала, по приказу адмирала, или просто спасались бегством, поняв, что удача повернулась к ним спиной, развязала тесемку штанов и показала голый зад. К вечеру в замок Бру прибыл капитан «Бабочки», двоюродный брат Хенрика-управляющего, тоже Хенрик, только не Келлиг, а Соренсен, рассказал об итогах. Из семидесяти двух пожаловавших в гости к Собране дромонов ушли двадцать пять, еще столько же пошло на дно или сгорело, двадцать два удалось захватить. Собранцы потеряли только пятнадцать кораблей, и еще десяток нуждался в ремонте. Два десятка устремились вслед рассеянной и побитой тамерской флотилии, чтобы закончить начатое: жалко было оставлять верную добычу хокнийцам. Теперь, три недели спустя, море выплевывало последний хлам, которым нашпиговали его люди. «Словно рана, исходящая гноем, — подумала баронесса, глядя вниз, на лиловую рассветную воду, потом сама удивилась: — Вот же дурь лезет в голову спозаранку!». Зачем Тамеру понадобилось нападать, она узнала только в третью седмицу. Окончательно рехнувшиеся «кесарята» затеяли нешуточную войну с Собраной. В очередной раз набросились на Междуречье — к этому уж было не привыкать, но, что гораздо хуже, они перешли через горы Неверна у озера Шадра и с целой армией вошли в Къелу.

— Вот и поборолись с мятежом, — тяжело вздохнула Марта, выслушав новости. — Был мятеж, не было, зато война-то — вот она…

— Обиднее всего что, госпожа баронесса? Так то, что ведь сами же все устроили. Отродясь же такого не было, чтоб Старшие Роды — да на плаху, да с женами и детьми! Хенрик даже в спальне Марты говорил тихим придушенным шепотом. Прав был: в смутное время не знаешь, кто предаст, кто донесет. Если уж король вздумал воевать с Литто, Саура и Къела — кто знает, вдруг ему и Брулены не приглянутся?