Поднимите мне веки

Сам Шуйский все отрицал, достаточно ловко выкручиваясь. Дескать, никому он ничего не поручал, а Губача, который действительно служил у него, боярин отпустил на волю еще две седмицы назад, а потому за него не в ответе.

Увы, но и дворня тоже подтвердила, что и впрямь ни в тереме боярина, ни на его подворье они за последние две седмицы Губача не видели.

Более того, Шуйский набрался наглости предположить, что не иначе как дерзкий холоп тут же нанялся к иному хозяину, который и повелел ему совершить это черное дело.

Мало того, так боярин еще высказал собственную догадку. Мол, раза два с тех пор он видел своего бывшего холопа отирающимся поблизости от подворья... князя Мак-Альпина, а теперь мыслит – может, тот ошивался там неспроста?

Однако Басманов немедленно заявил, что он уже опросил дворовых людей князя и Губач ни разу не попадался им на глаза, а потому если и бродил там, то, напротив, со злым умыслом.

Как знать, если бы не его вмешательство, возможно, и меня отволокли бы в пыточную, тем более что настрой у бояр был довольно-таки решительный, особенно у той семерки, которая по моему распоряжению слегка подмела своими бородами мусор на царском дворе.

– А ежели потачку иноземцам давати, то уж своим родовым сам бог велел, – заявил перед вынесением приговора князь Мстиславский, и большинством голосов сената всех трех Шуйских приговорили... к ссылке, ибо вина их, по утверждению князя Воротынского, не доказана.

Против, настаивая на смертной казни, были только «путивльцы» и «кромчане», то есть те, кто перешел на сторону Дмитрия под Кромами, но их оказалось слишком мало.

Сам государь тоже был недоволен этим решением, но, будучи уверен в том, что приговор сената будет суров, он вновь решил сунуть Шуйских под топор чужими руками. Теперь ему осталось лишь скрепя сердце утвердить его, оговорив для себя лишь право попугать старшего из братьев, чтоб впредь даже не помышлял об учинении козней.

Именно потому согласно официальному решению Василий Иванович и был приговорен к плахе. Но бумага с помилованием уже была заготовлена, и, как мне кажется, «попугать» у Дмитрия тоже не получилось, поскольку доброхоты из числа бояр ухитрились известить старшего из Шуйских о том, что казнь будет фиктивной.

Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что именно потому он и вел себя так мужественно на Болоте перед самой казнью – и пощады не просил, и по-прежнему все отрицал, во всеуслышание объявив, что страдает за православный народ безвинно.

Ну а в самый последний момент, когда палач уже бесцеремонно содрал с него кафтан и принялся возиться с ожерельем рубахи [21] – оно никак не хотело расстегиваться, – из Кремля прискакал гонец с помилованием.

Дескать, царь по своему милосердию не желает проливать кровь, а потому заменяет казнь ссылкой Василия Ивановича в Вятку [22] под неусыпный надзор своего верного слуги... Федора Борисовича Годунова.

– А что думает по этому поводу пристав? – полюбопытствовал я часом позже, глядя на взбешенного этим помилованием Басманова, который и был им у Шуйского вместе с боярином Салтыковым.

21

Ожерельем в те времена называли еще и нарядные и богато украшенные воротники, в том числе и у рубах, которые, как правило, были пристежные.

22

Ныне город Киров.

– Что надо благодарить бога за столь милосердного государя, – мрачно ответил Петр Федорович и смачно, от души выматерился.

– Не боишься, что Годунов войдет в сговор с опальным? – поинтересовался я у самого Дмитрия.

– Бояться престолоблюстителю надобно, – хладнокровно парировал он. – Шуйский – та еще лиса. Ежели вскроется, он сразу поведает, будто нарочно на сговор подбивал, чтоб тайные мысли выведать и тем заслужить себе прощение. – И криво ухмыльнулся. – Да и чего мне опасаться, коль рядом с Годуновым будет за тайного пристава ажно цельный потомок древнего еллинского бога.

– А все-таки зря ты боярам уступил, – не утерпел я. – Надо было тебе самому возглавить суд.

Царь пожал плечами, давая понять, что все равно поезд ушел и назад ничего не вернуть, но затем, очевидно не желая сознаваться в собственном промахе, загадочно покосился на меня и протянул:

– А может, и не зря... Мне вот тут весы твои припомнились. Мнится, что без Шуйских та чаша с боярами излиха полегчает, а кой-кто советовал в равновесии их держати. К тому же и Христос заповедал нам быть милосердными.

– А он не уточнил, что следует остерегаться злоупотреблять милосердием? – язвительно осведомился я, но разговор продолжать не стал – бессмысленно.

Я бы вообще не стал ничего говорить, если бы меня не смущала эта ссылка, точнее, ее место. Возможно, Дмитрий пошутил, но мне всерьез показалось, что присутствие Шуйского в Вятке создаст изрядно неудобств для нас с Федором.

Правильно по сути сказано, что Василий Иванович – лиса. Возможно, даже слишком деликатно. Я бы назвал его кровожадным хорьком. Мы не куры, но эдакий зверь по соседству нам ни к чему.

Однако место ссылки Дмитрий менять не собирался, а потому я завел речь о другом. Мол, учитывая, что владения царевичу выделены, а в Москве ему делать нечего, да и нет у него столько здоровья, чтобы сиживать на царских пирах, дескать, один раз обошлось, но чудеса случаются крайне редко и полагаться на них не хотелось бы, а потому не пора ли нам в путь-дорогу?

Дмитрий возражал, но делал это лениво, вроде как соблюдая вежливость, не больше.

Так хозяева из чувства приличия замечают надоевшему гостю, когда он наконец-то собирается уезжать: «Что, уже (причем даже без знака вопроса). А то погостили бы еще немного. – И поскорее, чтоб не передумал: – Ну нет так нет».

Вот и «красное солнышко» действовало в том же духе.

Дескать, неужто сам Годунов желает поскорее покинуть столицу для последующего прозябания в Костроме, причем даже не дождавшись торжественного венчания Дмитрия на царство.

– Кто дальше от Юпитера, тот дальше и от его молний, – заметил я. – Ты все сильнее клонишься в сторону бояр, а они готовы приложить все силы, чтобы оклеветать царевича, да и меня заодно.

Напомнил я и о том, что прошла уже половина лета, а нам с Годуновым предстоит обустройство в Костроме, что займет немало времени.

Зато в том, что касалось меня, он был настроен куда решительнее. Сразу чувствовалось – он всерьез заинтересован, чтобы я побыл в Москве.

– Эвон сколь ты всего сказывал мне в Серпухове. Выходит, словеса пустые были? – попрекнул он.

Пришлось вскользь заметить, что сопротивление новшествам со стороны высокоуважаемого сената будет куда сильнее, если они вычислят, что все они предлагаются не кем иным, как князем Мак-Альпином.

– Куда проще, государь, наговорить мне все это Басманову или Бучинскому под запись, и пусть все считают, будто это исходит именно от тебя. Сейчас настрой народа таков, что люди с радостью воспримут все что угодно, если оно придумано тобой. Ну а я, понятное дело, молчок.