Поднятые до абсолюта

Йока кивнул и свернул с круговой дорожки, но к Гашену сумел приблизиться лишь у самой площадки — тот, заметив преследование, припустил вперед, как заяц, надеясь на защиту классного наставника. Йока плевал на наставника, догнал Гашена и со злостью толкнул его кулаком между лопаток — Гашен выкатился на площадку, обдирая гравием локти и колени.

— Йелен! По той же тропинке — обратно на круг! — велел наставник, скривив лицо. — Ты и половины не пробежал!

Йока не стал спорить — теперь он никуда не спешил.

На построение он, конечно, опоздал, но Златан подождал его возле пруда, где после пробежки мальчики обливались водой. Даже набрал два ведра воды вместо одного. Йоке это не нравилось — Златан откровенно набивался ему в друзья.

— Не делай так больше, — Йока демонстративно выплеснул воду в пруд, — я сам могу достать воды.

— Ну и дурак, — пожал плечами Златан, вылил ведро себе на голову, фыркнул, встряхнулся и побежал в спортивный зал.

Йока, зачерпывая воду из пруда, подумал, что действительно перебрал: стоило сказать Златану спасибо. Ледяная вода приятно обожгла разгоряченное тело — после нее Йока всегда ощущал подъем.

В спортивном зале построились четыре класса средней ступени — мокрые, взлохмаченные, взбудораженные: построение предназначалось для того, чтобы мальчики немного успокоились перед завтраком и не сильно бесились в раздевалке. Директор школы каждое утро произносил краткую речь, напутствуя учеников на новый учебный день, и ничего скучней этой речи Йока ни разу не слышал. Наставник кивнул ему и показал глазами на строй, не желая прерывать речь директора, — к счастью, она как раз подходила к концу.

— … пожелаю вам успеха и новых свершений на пути овладения знаниями.

— Спа-си-бо! — нестройным хором ответила средняя ступень. Четвертый класс, конечно, кричал «а-и-о», зато громче и слаженней остальных.

— Гашен, Йелен! Два шага из строя! — велел наставник, когда директор направился к выходу.

— А я-то за что? — искренне возмутился Гашен, выступая вперед вместе с Йокой.

— За то, что испачкал маслом перекладину, — невозмутимо ответил наставник, — пятьдесят раз отжаться от пола. Йелен, за вызывающее поведение и драку — пятнадцать раз подтянуться на перекладине. Выполнять!

Йока скрипнул зубами: придумал-таки! После двадцати пяти раз — еще пятнадцать? Класс зашептался у него за спиной — похоже, они спорили, сможет он это сделать или нет. Наставник хочет выставить его перед классом хвастуном и слабаком? Не выйдет. Йока подошел к перекладине и поплевал на руки. Главное — не спешить.

Первые пять раз дались ему легко, дальше пошло хуже: руки гнулись со скрипом, словно ржавые рессоры авто; тело, до этого легкое и прямое, как струнка, дергалось и изворачивалось, пытаясь помочь рукам.

— Йелен, слабо! — крикнул кто-то из строя.

— Давай, Йелен! — тут же послышался голос Златана, и Йока так и не решил, какой из двух выкриков прозвучал для него обидней: откровенная подначка или попытка поддержать? Ведь в поддержке он не нуждался!

— Замолчали все! — цыкнул наставник.

Йока дотянул до одиннадцати раз, ощущая, что пальцы вот-вот соскользнут с перекладины. Если он сорвется, это станет несмываемым пятном на его имени. В классе найдется немало злопыхателей, которые будут припоминать его неудачу до конца экзаменов. И хорошо, если об этом забудут после каникул! Руки отказывались гнуться, правая опережала левую, отчего перекашивало плечи и сбивало в сторону центр тяжести, словно Йока не подтягивался, а карабкался вверх по стене. Он тянул подбородок к перекладине из последних сил и скрипел зубами. Тринадцать! Ну же! Перекладина скользила в онемевших от напряжения пальцах. Ну же! От злости он прикусил губу до боли — это помогло: дрожащие руки медленно и неуверенно подняли тело вверх, подбородок приподнялся над перекладиной. Только бы не сорваться теперь!

— Йелен, давай! — крикнул Златан. — Последний раз!

Йока прикусил губу еще сильней: хорошо, что они не видят его перекошенного лица. Тело тряслось от напряжения, Йока толкнулся вверх, вопреки негнущимся рукам. В последний раз! Сжать зубы со всей силы и подняться! Подбородок пополз вверх медленно, слишком медленно. Йока зажмурился, не ощущая боли в укушенной губе. Еще чуть-чуть!

— Есть! Есть! — закричали из строя сразу несколько человек.

— Есть, — сдержанно подтвердил наставник. Йока сорвался с перекладины и мешком рухнул на пол, но тут же поднялся: от слабости все тело дрожало, как бланманже на широкой тарелке, слегка кружилась голова, во рту было солоно от крови, и очень сильно болела губа. Он пошатываясь направился в строй.

— Молодец, — шепнул наставник ему на ухо и хлопнул по спине.

Учитель истории — желчный и нудный старик — закрыл журнал и поднял голову, разглядывая класс внимательными, немигающими глазами: словно гриф с кривым клювом и голой шеей, высматривающий, нет ли поблизости поживы. Класс привычно съежился под его взглядом.

Наверное, когда-то этот грузный человек был очень высок и силен, но к старости отяжелел, обрюзг; широкие плечи его согнулись, опустились уголки тонкого рта, обвисли щеки, и появился второй подбородок. Крючковатый мясистый нос выступал вперед на суженном к вискам лице, и в свете ярких солнечных камней блестел высокий бледный лоб, переходивший в широкие залысины. Редкие волосы его были зализаны назад с помощью какого-то блестящего состава, похожего на растительное масло, отчего складывалось впечатление, что за спиной у него косичка — жиденькая и жалкая.

На миг глаза учителя широко распахнулись, будто от радости: нашел!

— Гашен, немедленно закрой учебник, — едко процедил он.

На третьем столе у окна тут же захлопнулась книжка, и снова наступила давящая тишина, в которой даже громкий вздох казался святотатством.

Когда-то Йока его боялся. Боялся до тех пор, пока не спросил сам себя: а чем, собственно, профессор Важан так его пугает? Неужели деревянной указкой? Конечно нет! В четырнадцать лет смешно обращать внимание на такие мелочи, как удар указкой по пальцам. В начальной школе считалось подвигом не закричать и не отдернуть руки, а для старшеклассника это само собой разумелось. Не один Йока думал, что день в школе прошел зря, если никто из учителей не вышел из себя настолько, чтобы воспользоваться указкой, — этим бравировали друг перед другом и гордились отбитыми пальцами. Про указку же господина Важана ходили легенды, будто внутри у нее свинчатка, но Йока на себе испытал ее действие и мог точно сказать: обычная деревянная указка, разве что чуть толще остальных.

Важана боялись совсем по-другому. Йока не понимал: почему? Почему от этого колючего взгляда немигающих глаз так хочется спрятаться, а лучше всего — провалиться сквозь землю? Почему с трудом гнутся ноги и отнимается язык, когда учитель истории задает вопрос? И когда Йока рассудил, что кроме указки бояться, в сущности, нечего, он решил во что бы то ни стало побороть в себе страх. Это делало пребывание на уроках истории хоть немного осмысленным.

Развлечение потребовало от него не только мужества, но и изобретательности: одно дело не учить историю и грубить профессору — всем будет понятно, что Йока неправ. И совсем другое — выставить неправым этого спесивого сухаря, да так, чтобы стало ясно, кто он такой на самом деле. И начал Йока с изучения истории. Он не только тщательно готовил каждый урок, он нарочно залезал в отцовскую библиотеку, чтобы подыскать такие вопросы, на которые профессору Важану будет трудно ответить.

Война его шла с переменным успехом. Не так-то просто оказалось преодолеть себя хотя бы для того, чтобы не опускать глаз под презрительным, полным высокомерия взглядом учителя. А когда тот понял, что это война, Йоке и вовсе пришлось туго. Профессор Важан словно заранее знал, что Йока может придумать, словно готовился к каждой его выходке, с тем чтобы оставить Йоку в дураках. Йока злился и ненавидел учителя истории все сильней, а тот отвечал ему взаимностью.

— Сегодня мы будем изучать, как Откровение Танграуса повлияло на искусство Золотого века, — монотонно начал Важан. Он нарочно говорил размеренно и безэмоционально, чтобы под его голос легче было засыпать, — а оно нашло свое отражение не только в литературе и живописи, но также в архитектуре и музыке. Тематика конца света вдохновляла художников и поэтов на протяжении трех столетий, что явилось отражением общественных отношений, выражением недовольства определенных слоев населения существующим миропорядком и упованием на прекращение социальной несправедливости. По мере ослабления монархий, развития науки, просвещения, роста благосостояния основной массы населения, законодательного закрепления прав и свобод каждого гражданина Откровение Танграуса становилось все менее значимым фактором как в общественной жизни, так и в искусстве. Необходимо понимать, что Откровение, хоть и сыграло важную роль на определенном историческом этапе развития общества, в настоящее время рассматривается и теоретическим, и прикладным мистицизмом как литературный памятник, не имеющий под собой практической значимости.