Подозреваемый

— Может, лучше позвонить все-таки? — предложил я.

— Я уже позвонил, только в прокуратуру и в районное отделение милиции. Сейчас подвезут ордер на обыск.

Единственная не обитая дерматином дверь на втором этаже была дверью Сашеньки. За дверью крутили пластинки.

Дверь открылась и тут же захлопнулась. Петров навалился плечом, и замок не успел защелкнуться.

— Что же так? Мы к вам в гости, а вы… — проговорил Петров, переступая порог.

Саша сидела с подружкой на диване и курила. Она посмотрела в мою сторону и тут же отвела взгляд.

— Мы арестованы? — спросила Саша, улыбаясь.

— Пока нет, — ответил ей Петров.

— Благодарю вас, сэр, за утренний визит, — это ко мне обратилась Саша.

В комнате всего находилось четверо людей. Саша с подружкой и двое парней. На столе стояла бутылка сухого вина, чашки с недопитым кофе, лежали две пачки дорогих сигарет.

Петров неожиданно подошел к подоконнику. В руках у него оказалась дверная медная ручка.

— А где вторая? — спросил Петров.

Сашенька пожала плечами.

— Откуда у вас эта ручка? — спросил Петров.

— Понятия не имею, — ответила Сашенька.

— А где сейчас Щеглов, не скажете? — снова задал вопрос Петров.

— Не знаю такого.

— Он же Антонов и Пастернак, проживал по Королева, тридцать шесть.

Сашенька молчала. Петров повторил вопрос. Я смотрел на Сашеньку, и она в упор поглядела на меня и сказала, указывая на мою персону:

— А этого идиота нельзя попросить оставить мою квартиру?

— Зачем же так? — урезонил ее Петров.

Сашенька ничего не ответила. Петров взял в руки записную книжку, черную, лаковую, с красным рисунком на обложке, там имелись и мои координаты. Петров спросил, листая книжку:

— И Валерьяна Лукича знаете? Прекрасно.

— Что прекрасно? — спросила Саша, надевая черные очки.

— Прекрасно, что я не ошибся в вас, — сказал Петров.

— Я предпочитаю не торопиться с выводами, — ответила Саша и, обратившись к подруге, добавила: — Ты позвонишь Ивану Петровичу?

— Конечно, позвоню, о чем речь, — ответила подруга.

Я не знаю, кто такой этот Иван Петрович, но понял: не зря упомянула о нем Саша.

Петров пристально посмотрел на нее и перевел взгляд на принесенные вещи, сплошь антиквар: фарфор, бронза, серебро, камни.

— Красивые штуки, — сказал Петров.

— Люблю все красивое, — весело ответила Саша.

Я рассматривал пейзажи на стене. Шишкин, Поленов. Так себе. Но подлинники. Их фамилии умброй внизу. Поленов запылен. Грязь въелась в плывущий белый корабль. Отмыть бы все это, подумал я.

А вот две картины Борисова-Мусатова находились под стеклом и потому сохранили серебристость рисунка и нежность фона, деревьев, собачки на свету рядом с обнаженным мальчиком.

— Неужели подлинники? — поинтересовался Петров.

— Копии не держим, — иронически пояснила Сашенька.

Я сидел как на иголках. Уйти, да сил не было. К тому же мне хотелось поговорить с Сашенькой. Впрочем, случай такой представился. Я был поражен, когда Петров предложил всем, кроме меня и Сашеньки, покинуть помещение.

Саша подписала какую-то бумажку. Петров ушел, и я остался с Сашей наедине.

— Я подозревала… — произнесла Саша, — и все же что-то помешало мне сделать окончательный вывод. Художник и полицейский — две вещи несовместимые… — Саша натянуто расхохоталась, и ее лицо заострилось. Она была прекрасна: белая кофта матово светилась на фоне штор из темного бархата. Ей так шел нарядный костюм из голубой прозрачной ткани.

Она смеялась, а я ощущал себя круглым идиотом, может быть, действительно я чего-то не понимал, может быть, что-то во мне сместилось.

— Ты хорошо выглядишь, — неожиданно сказал я, и мне захотелось плакать. Слезы подступили к горлу, в ногах появилась слабость, а голова кружилась, и я ни о чем не мог думать.

— Объяснение в любви после обыска. Блеск. Два ноль в вашу пользу, сэр.

Я молчал. Мусатовский мальчик глядел на меня жалобно со стены, и я сказал:

— Как хорошо он смотрит и как он похож на тебя!

— На меня! — и снова Сашенька расхохоталась, и вдруг смолкла. — Короче, чего тебе нужно? Есть дело?

— От Шамрая тебе привет, — тихо сказал я, осознавая, что поступаю неблагоразумно.

Тут она вскочила. Подсела, изменилась в лице:

— Где он? Что с ним? Где ты его видел?

Я молчал. Во мне колыхнулось, наверное, чисто мужское самолюбие. Да и о чем я мог ей рассказать? О том, что несколько дней просидел в камере вместе с ее любовником, а потом (после выполнения профессионального долга) был выпущен на волю для произведения обыска у гражданки Копосовой Александры Ивановны.

Между тем Саша встала передо мной на колени:

— Умоляю тебя, скажи…

Мне хорошо была видна ее нежная шея, часть спины и даже грудь. Она касалась щекой моих колен, и глаза ее были полны слез.

— Я все тебе прощу. Каждый из нас наживается на чем-то…

Как только были произнесены эти слова, во мне все точно перевернулось:

— Я ни на чем не собираюсь наживаться. Я влез в эту грязь случайно и скоро выберусь из нее…

— Не выберешься! — завопила Саша, поднявшись с пола. — Я тебя упеку! Ты все знал о кулоне. Ты помог убить старуху! Ты собственными руками убил Змеевого. Ты вместе со мной охотился за кулоном. Каторжник!

Я ушам своим не верил. Она раскраснелась: щеки — размытая киноварь, губы алели, глаза отливали такой чудной голубизной, что я не удержался и сказал:

— Ты необыкновенная! — и сделал шаг в ее сторону.

То, что случилось в последующие две минуты, не укладывалось у меня в голове.

Сашенька грохнулась на пол и стала рвать на себе платье. Она разорвала его вдоль, сдернула с себя лифчик и завопила:

— Насилуют! Помогите!

Я распахнул настежь дверь (сообразил!) и тоже закричал что есть мочи: