Подполковник Ковалев

Особенно любил Дроздов, когда Крамов проводил с ними занятия на «тропе разведчика», Здесь были стены в проломах, мишени для метания ножей, проволочные заграждения. «Тропу» надо было преодолеть под огнем «противника», бесшумно минуя хитрые ловушки, сняв часовых. А потом сержант проверял наблюдательность и память.

— Сколько домов было в том хуторе, через который мы прошли?

— Пять! — утверждал Дроздов.

— Нет, семь, — не соглашался Грунев.

Вот тебе и «рассеянный профессор» — домов, оказывается, было действительно семь.

— А сколько окон у крайнего дома возле дороги?

* * *

После стрельб на морозе ох как приятно похлебать горячий борщок.

Правда, Грунева поражала обильная армейская раскладка. Восемьсот пятьдесят граммов в день одного только хлеба! Да еще почти килограмм картофеля и овощей.

За полгода службы при всем том, как его гонял сержант, Грунев… поправился. Даже непонятно. Лицо вроде бы похудело. Разве что мускулишки появились? Отношения Грунева с Дроздовым, говоря языком дипломатов, нормализовались. Трудно, со срывами, но все же… И — немалую роль в этом сыграл «стол именинника».

В правом углу солдатской столовой, под вентилятором у потолка, на некотором возвышении, стоит круглый стол с золотистой папкой посредине. Странный стол заинтересовал Грунева, когда он пришел сюда в самый первый раз.

Оказывается, это — «стол именинника». По давней традиции полка, каждый солдат накануне дня своего рождения открывал золотистую папку и делал «индивидуальный заказ» на завтра: что бы хотел, в пределах возможного, поесть. Он и его товарищ, которого именинник имел право на весь день сажать рядом с собой.

Накануне своего девятнадцатилетия Дроздов долго что-то записывал в особое меню. Перед отбоем сказал грубовато Владлену:

— Сядешь со мной завтра за круглый стол.

«Какая непоследовательность, — с удивлением подумал Грунев, — все время жить не дает, а тут вдруг…»

Но вспомнил слова бабушки: «Худой мир лучше доброй ссоры». Собственно, почему бы ему действительно не сесть за круглый стол?

— Спасибо, — сказал он Дроздову, — у меня день рождения еще через четыре месяца, я тебя тогда тоже приглашу.

Дроздов, оказывается, заказал суп с фрикадельками и жаркое. Не спрашивая Грунева, и ему — тоже.

Хотя Владлен к пище был почти безразличен и восседал на этом помосте с чувством неловкости перед остальными, но все же было и приятно. Он мысленно составлял будущее меню с непременным творогом и топленым молоком. И еще должны быть пирожки, начиненные рисом, крутыми яйцами, петрушкой и прожаренные в котелке с постным маслом.

Только вдали от бабушки начинаешь по-настоящему ценить ее кулинарное искусство.

Когда она недавно додумалась прислать… слоеный пирог, Владлен усадил за него все отделение. Азат Бесков от удовольствия даже закатывал глаза.

* * *

Вскоре после дня рождения Дроздову, в порядке поощрения, дали внеочередное увольнение в город, до отбоя. Сержант сказал: «Снимаю с вас прежнее взыскание».

Дроздов еще осенью познакомился в городском клубе с девушкой Клавой, танцевал с ней. Теперь, не зная куда себя девать, решил заглянуть к Клаве: она работала продавщицей в парфюмерном отделе.

Вместе посмотрели кино, побродили у замерзшей реки, и Виктор пошел провожать Клаву.

Откровенно сказать, она ему не очень-то нравилась. Как-то ненатурально, с повизгом, смеялась, прижималась к боку… «Прямо шансонетка-оливье», — как говорил один из его дядек, напившись.

Нет, с Людмилой ее не сравнишь. Напрасно он затеял эту карусель… Тем более, что мама писала — Людмила была у них дома и ей понравилась.

Но проводить домой Клаву все же следовало. Она жила в рабочем поселке, километрах в шести от военного городка, и, когда они прощались, вроде бы ждала чего-то. Дроздов, взглянув на часы, присвистнул:

— Ну, пропал, опаздываю из увольнения! Крамов даст прикурить! Прощевай! — и пустился бежать по мостовой.

Но, как ни беги — опоздаешь. Один раз ему простили — на улице помог дружинникам задержать хулигана. Теперь нет уважительной причины.

А если еще прибавить газок?

Он мчался что есть силы. Позади засветили фары. Дроздов сдвинулся ближе к кювету, давая путь машине и продолжая бег.

Машина остановилась. Ковалев с любопытством поглядел на солдата, словно выскочившего из парной. Да это же Дроздов! Наверно, опаздывает в часть со свидания.

— Что за кросс перед отбоем? — спросил он.

— Был в увольнении, — хватая воздух ртом, только и сумел произнести Дроздов.

— Садитесь, запоздалый путник, довезу.

Дроздов не заставил повторять приглашение, вскочил на заднее сиденье, захлопнул дверцу. Молчаливый Расул, неодобрительно покосившись на нового седока, погнал машину.

Недавно Владимир Петрович увидел в ротной сатирической газете «Протирка» рисунок: на дереве дрозд с лицом этого парня старательно подпиливал ветку, на которой сидел.

В своих последних записях «Анализ дисциплины» Ковалев, разбираясь в природе пререканий — почему пререкаются? с кем? — размышлял о новобранце Дроздове и его сержанте.

Пожалуй, Каменюка был когда-то таким же, как этот Дроздов. По закону «проецирования личности» можно ожидать, что из Дроздова тоже получится порядочный человек. Окалина отшелушится, а добротная основа останется.

Вот над этим и надо работать…

— Не допилить бы нам сегодня сук, — сказал Ковалев, повернувшись лицом к Дроздову. Тот мгновенно сообразил, о чем идет речь, но сделал вид, что не понял, и промолчал.

Командир полка посмотрел внимательно.

— Предпочитаю на рисунке увидеть орла… Да, как соскоки вперед спиной?

Месяц тому назад, когда взвод Санчилова занимался на спортплощадке, Ковалев решил проверить их бесстрашие. Подойдя ко взводу, сказал;

— Хочу научить вас одному полезному упражнению. Но предупреждаю, это — опасно.

Подполковник легко взметнулся на конец брусьев. Сел там, широко разбросав ноги, свесив их вправо и влево от перекладин, держась руками сзади за концы брусьев. Затем спрыгнул спиной вперед на землю и стал, как вкопанный.