Подруги Высоцкого
Шрифт:
Кстати, Кира Муратова жизнеподобный кинематограф снимает, даже не жизнеподобный, а просто почти что хронику. И хотя идет от актера, она пользуется всевозможными пластическими приспособлениями и просит актеров, чтобы они это делали, и делает сама то же и как режиссер, и как актриса. Она очень чувствует пластику. Примеров этому в фильме много. Есть, например, абсолютно немые планы, всевозможные проходы, круговые выходы наших героев на камеру. Но если бы Муратовой сказали, что она требует пластической выразительности в кадре от актеров и от себя, то она бы очень удивилась. Она, наверное, это по-другому называет, просто выразительностью…»
Высоцкий не знал, а Муратова тогда еще просто никому не признавалась, что мечтает снимать немое кино. И даже будучи автором полутора десятков фильмов, все еще по-прежнему
Конечно, «Короткие встречи» не запрещали. К тому времени уже осваивалась новая тактика, которая в будущем получила самое широкое распространение: к чему, собственно, что-то запрещать, «не пущать»? Никому не нужны лишние разговоры, сполохи скандалов. Ведь можно формально разрешить фильм к показу, отпечатать некоторое количество копий, а что там дальше – есть фильм в прокате, нет фильма в прокате – вопрос, так сказать, уже технический. Или коммерческий: что поделать, не идет зритель…
Так произошло и с фильмом Муратовой.
Фильм был принят, но действительно получил лишь третью прокатную категорию, следовательно, минимальное количество копий, несколько более-менее положительных отзывов и лавину ругательных рецензий. Основным объектом критики стал «персонаж с гитарой, напевающий какие-то незапоминающиеся песенки, который совершенно не способствует прояснению идеи фильма…».
Не спасла положения даже дружеская рука помощи, протянутая Кире ее авторитетным Учителем. После негромкой, почти камерной премьеры «Коротких встреч» Сергей Герасимов писал в «Литературной газете»: «Отход от высокопарной фразеологии… к конкретному поведению человека, его разговорной интонации становится главным в поисках поэтов, прозаиков, режиссеров, артистов… Умение обнаружить личность во всей ее неповторимости… Как пример могу привести работу, сделанную женщиной-режиссером Кирой Муратовой. Она только что закончила свой фильм под названием «Короткие встречи»… Название ничего не обещает, а фильм, на мой взгляд, необычайно интересен и богат содержанием, мыслью и чувством… Когда смотришь такие фильмы, то рождается самое важное для зрителя ответное чувство – доверие к подлинности. Одновременно это приучает читателя и зрителя к той новой красоте, которая всем своим существом противостоит позе и фразе…»
Потом, через двадцать лет, в 1987 году, когда «Короткие встречи» наконец сняли с пыльной архивной «полки» и позволили-таки состояться настоящей премьере, вчерашние критики прозреют и напишут, что «сегодня в герое Владимира Высоцкого мы безошибочно узнаем не романтического бродягу, а героя поколения – бескомпромиссного, презирающего болтовню и казенщину и превыше всего ценящего дружбу, искренность и свободу».
Пусть будет так. Ведь именно таким – угловатым, независимым, неприрученным – он оставался и на экране, и в жизни. И после смерти…
Когда-то давным-давно, в один из своих приездов в Одессу, Кира, прогуливаясь по набережной, зачем-то остановилась перед фотовитриной ателье. На снимках сияли замороженные лица невест и женихов, толстощеких младенцев и вообще людей, старающихся увековечить себя в иллюзорно-розовом свете… Она вспомнила про индийское кино – есть в нем какая-то загадка, мы не умеем делать такое. И подумала: «Как бы хотелось снять кино, которое было бы и таким, и не таким. Чтобы оно все в себе заключало – и простое, и сложное. Я не верю, когда кто-то говорит, что хочет снимать элитарное кино. Каждому режиссеру хотелось бы быть понятым всеми и нравиться всем – как Чарли Чаплин. Но в то же время быть самим собой. Мне, к сожалению, редко удается совместить эти крайности, эти формы существования. Но хотелось бы…»
Когда Киру Муратову спрашивали, каков все-таки жанр ее фильма, она, улыбнувшись, дерзко отвечала: «Жанр? Да как у Пушкина – маленькая трагедия…»
Один из дотошных исследователей творчества Муратовой проницательно заметил, что если где Кира Георгиевна и проговаривается, так это в названиях своих картин. «Встречи», к сожалению, и впрямь оказались «короткими»…
Она тогда уже понимала, что снимать кассовые фильмы – не ее удел: «Этого-то я как раз и не умею.
Это для меня все равно что желание иметь голубые глаза. Таких иллюзий я не питаю. Всякий раз, когда я начинаю снимать кино, я куда-то отклоняюсь, мне все надоедает, я начинаю фильм обогащать, уходить в какую-то новую сторону, искать какую-то новую форму, новый слой. Всё это нужно мне. Но такие отклонения превращают фильм в некассовый, потому что массе зрительской эти отклонения противопоказаны. Однако что же мне делать, если мне так нравится, если мне так нужно? Ведь я должна прежде всего себе угодить, верно?.. Шансов на «широкий зрительский успех» у меня нет… Мною всю жизнь движет какой-то познавательный интерес… У меня никаких замыслов не бывает. Я очень конкретна. Я очень коротко живу, коротко мыслю. Думаю только о том, что хотела бы сделать сейчас, буквально сейчас! Загадываю только на короткое время. Живу настоящим, настоящим днем.Кого-то удивить? Нет, во мне этого нет. Просто есть какое-то «естествоиспытательское» начало, и меня кидает то в одну сторону, то в другую. Хочется создавать разное кино, как путешественника тянет посмотреть новую страну, чтобы потом в нее больше не возвращаться. То, что ты увидел в короткий срок, то и увидел. А после надо либо там постоянно жить, чтобы глубже страну познать, либо больше туда не возвращаться, потому что это бессмысленно: ничего нового не откроешь, будет все то же самое. А хочется… чего-то другого».
…Во времена Перестройки на международном фестивале женского кино во французском городке Кретей Кира Муратова показывала свои фильмы, в том числе и «Короткие встречи», конечно. После просмотра эмансипированные коллеги попытались, грубо говоря, препарировать картину. Кира шалела от их оценок – «Да, нет воды… это фрейдистский символ, отсутствие сексуальности, недостаток того, дефицит сего…» – и невольно вспоминала старый-престарый анекдот про Зигмунда Фрейда: «Поймите, мадам, иногда банан – это просто банан!» А потом решила выступить. По-французски, между прочим. И вспылила, уже по-русски: «Я тут слушала про символы, а у вас в городе когда-нибудь отключали насовсем воду?! Причем так, что вы не знаете, будет она вообще когда-нибудь или нет?.. А соленая морская вода у вас когда-нибудь текла из крана?.. Нет? А у нас это – реальность. Это к символам не имеет никакого отношения. У нас просто воду часто отключают, между прочим…»
До того момента полагавшая, что в мире не существует никакого деления на женское и мужское кино, она, посмотрев на этом фестивале множество сугубо «женских» фильмов, поняла, что эти «сестры-амазонки» весьма жестоки: «Они, как рабыни, очень мстительные, и когда дорываются до камеры, начинают сводить счеты с мужчинами. Они называют вещи своими именами. У вещей ведь разные имена – уменьшительные, ласкательные, грубые, а женщины – предпочитают самые жесткие… Женщины-режиссеры – вовсе не сентиментальны, не слюнявы и не слащавы, они такими притворяются. Это форма кошечек таких незащищенных… Их физиология вынуждает быть хитрее и жестче…»
Своего авантюрного «сватовского» предложения Высоцкий, как оказалось, не забыл. Примчавшись, как всегда «с корабля на бал», на съемки «Опасных гастролей» в Одессу, он живо разыскал Киру, растормошил, рассмешил, вытащил-таки из состояния оцепенения и…
Потом, вспоминая веселые, бесшабашные дни съемок «Гастролей», Высоцкого в роли шансонье Бенгальского (а заодно и революционера-подпольщика Николая Коваленко), Кира Георгиевна качала головой и вновь повторяла: «Сложно, очень сложно не влюбиться… Нужно очень сильно держать себя в руках».
Роль ей действительно придумали. Просто на бегу, по ходу съемок. Совсем крошечную, даже без имени – просто жены или верного друга-соратника одного из руководителей одесского большевистского подполья. Пара крупных планов, две-три реплики – и все. Зато какая атмосфера царила на площадке! Уходить не хотелось. Высоцкий был неугомонен. Без конца фонтанировал новыми идеями (успевая многозначительно подмигнуть при этом: «Большие фонтаны!»). Придумывал сюжетные ходы, какие-то мизансцены, сыпал шутками, учил цыган, как нужно петь его вариант песни «Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…», рычал на сценариста…