Подруги

Tout casse, tout lasse, все ломается, все меняется.

Посмотрите, что выкинул Дик, когда Элен рожала Марджори. И видите, каких натворил бед!

Tout passe, tout casse, все течет, все приедается.

Когда Пьеру минуло две недели, Кристи, разрабатывая проект павильона мод на выставке 1951 года, допустил серьезные ошибки в расчетах конструкции и, обнаружив их, не потрудился забрать чертежи назад на доработку.

Что ж, неудивительно, Кристи целую неделю не спал, а прелестные соски Грейс воспалились и растрескались, тронешь — криком кричит, и он прогнал молочную сестру за явную и преступную небрежность, дав сестре пять минут на сборы и жалованье за пять месяцев вперед, — ну а потом, само собой, целых три дня искали другую и не могли найти, и Грейс рыдала, взывая к покойнице матери, а друзья, толпясь подле ее постели, косились на Кристи как на злодея.

Неописуемый кошмар!

Когда Иниго минуло три недели, Оливер уехал удить рыбу. Невозможно работать, когда в доме ребенок, а Оливеру нужно было срочно дописывать сценарий. Ему всегда лучше работается у воды.

Через две недели после того, как родилась Петра, Кристи, бросив ребенка дома, умчал Грейс на Багамские острова. Сказал, что ему необходимо отдохнуть от детей. Пока он был в отъезде, у недостроенного павильона рухнула крыша, придавив насмерть троих — двух строительных рабочих, это не в счет, но третий был у Кристи главным инженером. Непридавленных на месте происшествия не оказалось, так что заикнуться о преступной небрежности было некому; до ушей Грейс, например, вообще не дошел слух об этом несчастье — Грейс лежала в Багамской больнице с грудницей. Операцию сделали неумело, у Грейс по сей день на груди виден шрам. Кристи подал в суд, но добился лишь возмещения убытков в две с половиной тысячи фунтов и широкой огласки. Поскольку грудь — предмет сенсационный, а смертью никого не удивишь.

Ох эти дети! При рождении первенца удар обрушивается с сокрушительной силой, с каждым последующим немного мягчает, однако многодетные переносят его тяжелей, начиная переживать заранее. Боль, пожалуй, притупляется — саднит, но не режет.

Пока Эстер лежала в больнице в ожидании Стивена, Эдвин выкапывал картошку и сажал вместо нее луковицы нарцисса, готовя Эстер к весне приятный сюрприз. Она — как, впрочем, и он — так и не увидела цветы, не узнала, что может торжествовать победу.

Ну а Патрик? А что Патрик? Когда тихоня Мидж ждала Кевина, Патрик запечатлел на полотне каждую ступень ее беременности и помышлял запечатлеть сами роды, да только отец Мидж вовремя успел схватить дочь в охапку и увезти на «скорой помощи» — то есть, строго говоря, не очень-то вовремя: Кевин родился на больничных ступенях, и, таким образом, при большем количестве свидетелей, чем если бы родился дома, — а Патрик пришел в такую ярость, что заявил, пускай тогда отец ее и навещает, а не я. С какой стати? Больницы приносят несчастье, а я суеверен. Так и не навестил ни разу. А когда Мидж рожала Кестрел в больнице святого Георгия, Патрик сидел в родилке рядом, у постели Грейс, и держал ее за руку, пока она рожала Стэнопа. И слава богу, что хоть кто-то сидел — дело было в канун рождества, сестры распевали в палатах рождественские гимны, а молодые врачи-интерны уже успели хлебнуть.

Никогда не беременейте в марте, не раз повторяла потом Грейс, если собираетесь донашивать. Никогда не рожайте детей в канун рождества.

41

На пятом месяце у Хлои случается выкидыш, и она теряет ребенка. Хлоя оплакивает его, Оливер тоже. Что-то утрачено, и оба чувствуют это. Силы извне напали на них и отняли невосполнимое. А все же до чего приятно горевать сообща, знать, что твоя утрата — общая утрата, и утешать друг друга!

В суеверной поспешности Хлоя и Оливер регистрируют свой брак в Бристоле, не дожидаясь, пока стрясется несчастье пострашней. Ребенка, конечно, не вернешь, как и Хлоин диплом, но еще не поздно сохранить друг друга. Ну и потом, на женатом положении Оливер вправе получать вдвое большую стипендию, и они с Хлоей могут позволить себе жить относительно безбедно: он учится, она готовит ему и согревает его постель, и оба согласны, что в выигрыше при этом главным образом она.

Хорошее время. Холостые студенты валом валят к ним в мансарду поглядеть на семейную жизнь.

Хлоя пишет Гвинет, но не о том, что выходит замуж, а лишь о том, что потеряла ребенка. Почему? Возможно, из опасения, как бы Гвинет, которой выпало в жизни так мало счастья, не вздумалось омрачить счастье дочери неодобрением или слезами или, что еще хуже, стоять при бракосочетании, храбро улыбаясь и осуждая в душе несерьезность гражданского обряда, а возможно, в смутной надежде избавить мать от тяжких воспоминаний о собственном замужестве, о вдовстве и от сознания, что отныне ее жизнь кончена и начинается Хлоина.

Как бы то ни было, для верности или по доброте душевной Хлоя поступает жестоко и ничего не пишет.

Скрывает свою женитьбу от родных и Оливер. А он почему? Дело вот в чем — примерно в то время, когда у Хлои случился выкидыш, сестры Оливера вышли замуж, и на пышной двойной церемонии, когда смешались воедино радость и скорбь и Оливеров отец ухнул все свои сбережения на свадебный пир и свадебный ритуал, на цветы и музыкантов, Оливер не присутствует: садясь в поезд, которому предстоит везти его на свадьбу, он разрывает себе ахиллово сухожилие. Боль страшная, нельзя ступить ни шагу — как корчится и стонет Оливер на платформе! Хлоя, которая пришла его проводить (ее на свадьбу, естественно, не пригласили), едва не лишается чувств от испуга и жалости — сестры (по его предположениям, ибо они не отвечают ему на письмо) обижены, и отец (опять-таки по предположениям) тоже глубоко уязвлен черствой натурой своего ученого, но безбожного сына. Стремится ли Оливер усугубить обиду (это бывает, когда мы видим, что нечаянно обидели кого-то), скрывая собственную женитьбу, или же сама женитьба его предпринята в пику родным? Ибо, согласно традиционным представлениям, бытующим в семействе Рудоров, с шиксами спят, но на них не женятся, а кто такая Хлоя, как не типичная шикса — христианка, и притом легкого поведения?

Если бы кто-нибудь подступился тогда с этим вопросом к Оливеру, он, сделав непроницаемое лицо, сказал бы: «Моих родных совершенно не касается, кого, как, когда и почему я беру в жены».

Именно этими словами — не женюсь, а беру в жены, поскольку в этом тоже проявилась бы одна из черт его натуры.

Когда Оливер получает степень бакалавра с отличием — к великому своему разочарованию, всего лишь третьего класса, а не первого, как твердо рассчитывал, — они с Хлоей переезжают в Лондон. Живут в одной комнате — она же и спальня, и гостиная — в Баттерси, прямо под трубами теплоцентрали, от которых по небу над ними стелется облако черного дыма. Было это в дни, когда Лондон еще не сверкал чистотой, как сегодня, и по городу, отравляя жизнь и легкие его обитателей, ползли туманы, смешанные с копотью и дымом.

Хлоя, потратив на ученье полтора десятка лет, так ни на кого и не выучилась и потому считает, что ей повезло, когда устраивается продавщицей в универсальный магазин стандартных цен «Бритиш хоум сторз», в отдел, торгующий так называемыми двойками — вязаный джемперочек с короткими рукавами и к нему кофточка с длинными, на пуговицах, того же (обыкновенно пастельного) оттенка. Изредка ее переводят в ювелирный отдел, где продаются нитки искусственного жемчуга, придающие двойкам законченный вид. Ей нравится ее работа — складывать, разглаживать, мерить, подавать — все движения ее выверены, точны, женственны, сдержанны. Редко кто умеет так отдаваться работе. Очень скоро ей предлагают перейти на более высокую должность — помощника администратора, но она отказывается. Тогда ей пришлось бы кончать работу на полчаса позже и приходить домой после Оливера. Она считает своим долгом приходить раньше мужа, включить отопление, приготовить горячий чай. От копоти и тумана у Оливера бывают приступы кашля.

Узаконенная и постоянная близость с мужчиной для Хлои — источник такой поразительной, немыслимой радости, что она, боясь небесной кары, исполняется набожности. По пути домой нет-нет да и завернет в католическую церковь умиротворить Создателя, поставив ему свечку.

И по-прежнему не сообщает Гвинет, что вышла замуж. Пишет матери письма, но не приезжает навестить.

Оливер работает попеременно то школьным учителем, временно замещая тех, кто болен или в отпуске, то дежурным администратором на радио Би-би-си, то нанимается в кафе «Лайонз» жарить гренки по-валлийски и так далее, но повсюду держится (по мнению работодателей) с таким гонором, что сработаться с ним невозможно, и его увольняют даже с таких мест, откуда не увольняют никогда и никого, что для них с Хлоей служит предметом своеобразной гордости.

Какая он незаурядная личность, этот Оливер, как неустрашим и честен, что за цельная натура! Можно ли не любить такого? Оливер — лютый враг богатых, власть имущих, благополучных, удачливых, красивых. Добродетель для Оливера тождественна неумению добиваться успеха, неподкупность — прозябанию в бедности. Оливер плохо спит по ночам, его мучают кошмары, и он с криком просыпается; он безумно страдает от мигреней, несварения желудка, бронхита, похмелья и депрессий. Что ж, Хлое все это было известно.

Хлоя только рада делить с Оливером его невзгоды. Она вместе с ним переживает его депрессии, унимает его мигрени, восхищается стилем его прозы, лечит его от несварения желудка и терпеливо сносит приступы ярости, которым он подвержен, зная, что, как бы он ни орал, ни швырялся тарелками, как бы ни доводил ее в конце концов до слез, гнев его обращен не на нее, а на него самого. Зная также, что к вечеру, отбушевав, он опомнится с удивленным видом и прижмет ее к груди, любя ее, как самого себя, — а может ли женщина требовать от мужчины большего? Тоже по-своему счастливое время. Лучами этого счастья и озарена их жизнь — не только в будущем, но и в прошлом.